Юрий Ивлиев - Эхо из прошлого

И это тоже помогло избежать строевой муштры, и хотя я впоследствии бросил баранку, но и свое шоферство вспоминаю с удовольствием. Все было хорошо. Все, кроме ТАУ-54 (Тоцкие Атомные Учения 54-й год).

Я сейчас не помню, как нас доставили в Дубовку, наверно в автомобиле, автобусы тогда еще не ходили, значит, везли в кузове. Может, везли пароходом. В общем, привезли. Столовой нет, в общаге только койки, матрасы и подушки набитые ватой. Ночами уже холодновато, спим по двое на одном матрасе, а другим укрываемся. Утром нас кормят, затем приходят подводы, нас загружают и везут на бахчи в степь. Днем мы убираем и буртуем арбузы, дыни, тыквы. В обед половник жидкого кулеша и подножный корм от пуза весь световой день. Так, наверное, проходит первая неделя нашего пребывания в РУ№5. За эту неделю прибывает и остальной контингент учащихся. 4 группы. 3 — слесарей и 1 — кузнецов. Всего больше сотни человек. Треть беспризорники, остальные казачки с Дона, все селяне. Несколько местных учеников, приходящие. С 1-го сентября начались занятия. Заработала столовая, все путем. Половину дня в классах на теории, половина в мастерских у верстака. Сидеть в классе ничего еще, а стоять за тисками мне тяжело, болит спина и болит… А болит она от ушиба. Зюзя, я и еще трое наших ребят пошли наниматься на работу на кирпичный завод, говорят — там кормят. А с Зюзей я схлестнулся, увидев, как он ходит колесом. Как в цирке. Бросает тело на руки по вертикали, потом на ноги и так несколько оборотов. Меня это заинтересовало, и я попросил его научить меня. Так я вошел в его кодлу. Вот этой кодлой мы и пошли наниматься на кирпичный. Нас принимают сезонными рабочими — козлить кирпич. Стоят хлопуши (это такой станок), на станках работают женщины. Берет станочница кусок мокрой глины и закладывает его в форму, а потом ударом тяжелой чугунной крышки прессует кирпич. Откинув крышку, и нажав ногой на педаль, вынимает сырец. Вот тут-то мы и на подхвате, берем этот сырой, мокрый кирпич и несем его на козлы т. е. на стеллаж и укладываем рядочками для просушки. Козлы лежат на земле, и вот весь день: взял сырец, отнес его бегом на козлы, нагнулся, положил, разогнулся и бегом к хлопуше. Поклоны и поклоны. Паек дают раз в неделю, по субботам: четыре сайки хлеба (семьсот грамм на день), две-три селедки, 150 грамм масла растительного, не помню, сколько масла сливочного, сахара (тоже не помню сколько). На работу по субботам шли с авоськой. В авоське бутылка-чекушка под масло и кульки. Говорили, что нам положено мясо, но его ни разу нам не дали, хотя под окнами конторы валялись банки из под тушенки. Начальство жрало наши мясные консервы и мы ни разу не получили зарплату деньгами. Дети Рабы! Детский труд в СССР был запрещен, поэтому нам не давали и трудовых книжек, нам было по 13 — 14 лет, какие уж тут трудовые. А денежные ведомости, по-видимому, составлялись на мертвые души.

Обеденный перерыв. Берем ведра с водой и идем в степь, если повезет, то найдешь пару сусликовых норок. У меня два брезентовых ведра, армейские, мне ребята завидуют. Да, вылил суслика, цепляешь за голову проволокой и на печь — откроешь конфорку, а там кирпич, раскаленный добела. Опускаешь туда свою добычу и скорость запекания суслика мгновенная. Опустил-вынул и дичь уже готова. Маленький кусочек очень жирного мяса. Поел и терпи — не пей воды, иначе замучает понос. Это мы знали и терпели. Поели, покурили, полежали в лабазе в холодке на свежем сквознячке. А в выходной Зюзин Юрка учит меня крутиться колесом. Я становлюсь на четвереньки. Юрка берет меня за ноги и поднимает, я стараюсь держаться на руках, выполняя стойку. Все хорошо пока меня держат за ноги, как только отпускают, так я на земле. Юрке надоедает, и он предлагает мне учиться самостоятельно. Ладно! Я разбегаюсь, становлюсь на руки с разбега, правильно! Только вот я в спине переломляюсь, но не вперед, как всегда, а назад и шлепаюсь на спину. Под позвоночник попадает камень. Боль страшная, я взвыл, но не могу встать. Отлежался и с трудом волоча ноги, поплелся домой, больше я не учился крутить колесо. Спина очень долго болела, сейчас не болит, но долго стоять не могу, нужно садиться или ложиться.

Медведица подмывает берега, если пройти вверх по течению, то можно прийти к старому поселению. Тут когда-то жили люди и в обрыве берега видны квадраты могил, старое кладбище. Вода размывает глину, а в песке берега можно найти старые монеты, кольца, бусинки, сережки, крестики. Ребята говорят, что это из могил и брать ничего нельзя, а то будет беда. Я не боюсь беды и подбираю монетки, все другое меня не забавляет и я ничего не поднимаю. Однажды мы подняли горшок, заткнутый меховой малицей. Рукавица истлела, но сохранила свой вид. Мы не смогли вытащить содержимое горшка, и пришлось нам горшок разбить, он был глиняный. В горшке был спекшийся комок серебряных рублей. Камнями мы раздолбали этот слиток зелени. Рубли разделили и долго потом оттирали кирпичом зелень с монет и конечно безвозвратно испортили их.

На крутом берегу стоит очень симпатичное строение. Раньше, по-видимому, это была усадьба зажиточного помещика, сейчас в этой усадьбе ветеринарная лечебница, при лечебнице живет ветеринарный врач с семьей. Он сам, его жена, их сын наш ровесник и старуха-бабка, старуха вредная. Не дает нам прыгать с обрыва в речку, а тут самое удобное место для прыжков. Как только мы растелешимся, она тут, как тут со здоровенной холудиной. Холудиной нас не запугаешь, а вот одежку приходится прятать. Мы переплываем на ту сторону и валяемся в горячем песке. Надо понырять — переплываем на тот берег и прыгаем с обрыва. Появляется бабка с холудиной, а наша орава устраивает дикий хоровод вокруг старухи. Кружимся вокруг и хором выкрикиваем скороговорку придуманную нами: «Я бабушку Яниху, я не боюсь…» Бабка махает холудиной, старается огреть нас по нашим голым ногам, но мы уворачиваемся и продолжаем вопить свою скороговорку. Бабке ни разу не удалось задеть кого-нибудь. Мы шустрые и верткие. Устав от бесплодной гоньбы, бабка, плюнув, уходит.

ВОЛГА! Сколько радостных дней было у нас на твоих берегах. Мы все лето проводили у твоей ласковой и нежной воды. Ты несла на себе и лодки ловцов, и красавцы пассажирские корабли, и ленивые плоты. Я, в своей памяти, захватил даже «Беляну»! Наверное, самую последнюю. Мы, мальчишки, по голосам узнавали многие пароходы. Неповторимым басом обладал двухтрубный «Степан Разин», ни с каким другим нельзя было спутать голос мощного буксира «Академик Павлов». Мы издалека узнавали нашу старушку «Марию Ульянову» — тихоходную и кособокенькую, она ходила на местной линии. Еще по Волге ходили «американцы» с огромным гребным колесом над кормой: «Алмаз», «Рубин», «Яхонт», «Изумруд». Возили они скот и таборы цыган. А «Алмаз» еще, по-моему, и после войны шлепал. Или «Изумруд»? Нет, не помню, но пара этих старичков ходила еще после войны. А «Марию Ульянову» мы любили особенно, не я, а ребята постарше меня. Я до войны был еще мал, а старшие пробирались на стоящий у пристани проход и прыгали с кормы кто ласточкой, кто солдатиком, а кто бочкой. Я тогда со своими сверстниками плескался у берега, а старшие шли на заплыв. Ребята ждали отхода парохода и выхода его на стрежень, на середину Волги, на фарватер и тогда прыгали в кильватерную пенную струю воды. Я на эти подвиги пошел только в 1947-48-х годах. Раньше боялся. Так вот, на пароходах почтовой и скорой линий, нас матросы гоняли страшно, редко кому удавалось проникнуть на пароход. На местных, грузопассажирских было посвободнее, а вот на «Марии Ульяновой» на нас смотрели сквозь пальцы. Видимо помнила команда свое детство. Как говорили «Иосиф Сталин» был потоплен немцами у Черного Яра. «Степана Разина» потопили у Дубовки. На затонувшем «Разине» мы с ребятами лазили, когда Волга к середине лета мелела и палуба осушалась. В трюмах были ящики с патронами. Мы ныряли в трюм и достали несколько ящиков, но порох в патронах был мокрый. Сейчас от этих пароходов не осталось следа, только память. Белые, как лебеди, с голубой полосой на трубе — почтовые, с красной — скорые, а на черной трубе красная полоса — грузопассажирские. Когда я был в Дубовке, в РУ, еще видны были трубы и обводы гребных колес, а с постройкой Волжской ГЭС и наполнением водохранилища, «Степан Разин», наверное, весь ушел под воду и там окончательно разрушился.