Анатолий Найман - «Еврейское слово»: колонки

Вот и вся история. Во как. Начинали культурно, с создания партий, обустройства Охотного ряда, вертикали власти. А куда занесло. Эх, Пехтин, Пехтин, Владимир Алексеевич, чемпион Думы по настольной этике – какой человек подорвался! Сейчас летит во Флориду, разобраться, чья недвижимость чья. Как бы его там не усыновили, а потом не прикончили.

Тут подняли вопрос о диссертации главы ЛДПР: не липа ли? Не слишком ли либерально-демократически оценила ее государственная комиссия, присуждая ученую степень?

С 1917-го до 1990-го в России было два класса: рабочих и крестьян – и прослойка интеллигенции. Эта формулировка имела официальный статус, так следовало трактовать политический строй страны и отвечать, будучи спрошен. При этом в ней гнездилась двусмысленность. С одной стороны, выходило, что через интеллигенцию эти классы смыкаются, то есть это такая категория людей, природа которой отвечает одновременно пахарю и слесарю. Что было полной чушью, потому что, с другой стороны, интеллигенция олицетворяла собой занятия в интеллектуальной сфере в очень широком диапазоне от, скажем, фельдшерства до абстрактных теоретизирований.

И власти, и упомянутые пролетарии промышленности и сельского хозяйства все на практике знали, что она такое и кто они, интеллигенты, такие. Знали и не одобряли. «Сними очки», «эй шляпа», «интеллигент нашелся» довольно адекватно передавали общепринятое к ним отношение. Старую русскую интеллигенцию, потомков чеховских, толстовских, тургеневских героев, я не застал. Та ленинградская, которую застал, истерзанная тридцатью, потом сорока годами советских мытарств и унижений, осталась в памяти как чудесное и трогательное видение. Эти люди походили на членов разогнанной компании, сложившейся, казалось, когда-то давно, чуть не в античности, на основе самых притягательных нравственных принципов, получившей прекрасное образование, знавшей главное, пренебрегшей модным вздором.

Но уже с 70-х интеллигенцией стали называть то, что Солженицын определил как образованщину, просто людей с дипломами, включая кандидатские и докторские. Питомцев советского вуза, незаметно для себя всосавших его отравленное молочко, вдохнувших загазованную атмосферу. Ученые степени стали критерием умственного и душевного уровней. Помню, мой друг, известный математик, не скрывал, что ему было бы удобнее, если бы в науке доктора, кандидаты и те, у кого нет степени, воспроизводили армейскую схему: высший комсостав, средний и рядовые. Его нервировало, что я не защитил никакой диссертации, и когда у меня вышла книжка «Песни трубадуров», он без обиняков заявил мне, что приравнивает ее к кандидатской.

Надо сказать, что тогдашние требования к диссертациям в СССР были выше, чем на Западе. Два моих младших приятеля, с молодости настоящие ученые, придирчиво исследовали работу нашей общей знакомой, англичанки, решая, присудили бы ей степень у нас или нет. Разумеется, не обходилось без подлогов, плагиатов, присвоения начальником работы подчиненного. Но, как говорила Ахматова, «сейчас, кажется, одна я пишу без соавторов». Мне учиться всегда было интересно и легко, так что, входя утром в класс, слышал выкрики «Найман, дай списать» как само собой разумеющиеся. Некоторое смущение я испытал, однако, в седьмом классе на экзамене по русскому письменному. Надо было написать изложение – того, что прочитает учитель перед классом. Классный руководитель пересадил за мою парту Фиму Кацева и сказал мне строго и в то же время просительно: «Проверишь, что он накатает, и исправишь. Евреи должны помогать друг другу». Фима выглядел тертым малым, на два-три года старше меня, был похож на рабочего паренька, но что он еврей, мне до той минуты не приходило в голову. Как и то, почему это должно ставить меня с ним в такую связь. Когда в 90-х я несколько семестров преподавал в американских университетах, самым страшным грехом было списывание, подглядывание, не говоря уже о помощи со стороны. Так, мол, обманным путем ты идешь к тому, чтобы занять в обществе место другого, которому, если бы вы действовали честно, оно принадлежало по праву.

В самом скором времени в старших классах передо мной с шумом, как в рулон собранный плакат, развернулась панорама реального мира. Он был исполнен такого обмана, в сравнении с которым «карова» через «а», замененное мной у Фимы на «о», выглядела идиллическим образцом пионерской взаимовыручки. Ничьего места ни в каком обществе он не занял, стал фотографом в каморке вход со двора, в дальнейшем при редких встречах на улице всегда говорил что-нибудь смешное, но не веселое. И вообще не верю я, что, выдавая себя за грамотного, неграмотный может принести кому-нибудь вред. Так же как что лентяй и двоечник, выправивший себе впоследствии корочки кандидата агрономии, уступает в сообразительности законопослушному ботанику. Я знал человека, который купил своему сыну бланк аттестата зрелости с печатью – в советское время! – и проставил в нем скромные оценки, а по черчению так и вовсе двойку: для правдоподобия, как он объяснял. Сын окончил театральный институт и стал знаменитым актером, он сценой бредил со школы – в которой по этой причине был второгодником. Я знал ученого-гуманитария, которого в советское время посадили потому, что подосланный провокатор донес, что брал у него читать Гумилева. Отбыв срок, он стал подписываться «доктор схоластики»: в возмещение, как он объяснял, претерпленной несправедливости.

Поэтому нынешняя волна борьбы с поддельными диссертациями и званиями не производит на меня впечатления. Да кажется, и ни на кого. Признаюсь, что когда 20 лет назад увидел в переходе метро человека с табличкой на груди «дипломы МГУ» и портфелем, набитым этими дипломами, то подумал: всё, свобода! свободнее не бывает! Считаю себя доктором схоластики – и буду им. А не узником мордовского лагеря за книгу «Фарфоровый павильон». Конечно, ЛДПР и ее вожатому лучше бы научных вкладов не делать. Но вот если хочет обыкновенный человечек открыть невеликий бизнес, и его прессуют чиновничий рэкет и бандитский, пожарники, банки и все кому не лень, а тот же липовый диссер может оказаться хоть и мелким, но козырем, и он платит за него сколько полагается тысяч баксов, – и что, я должен возмутиться? Да никогда, и дай ему бог счастья.

В конце концов есть Григорий Перельман, у него, говорят, что ни мысль, то диссертация, обойдемся им одним.

19 марта исполняется 80 лет Филипу Роту, самому сегодня известному американскому писателю. В этот день город Ньюарк, штат Нью-Джерси, в котором он родился, устраивает в его честь пышное празднество, включающее, в частности, автобусный тур по местам и маршрутам, связанным с биографией писателя и судьбой его героев. Вечером состоится большой прием «только по приглашениям». Его мать и отец эмигрировали из Галиции. Нет смысла посвящать колонку очерку его творчества – есть статья в Википедии. Мне хочется просто поздравить его, я, во-первых, его поклонник, люблю его книги, его жизненную (и тем самым писательскую) позицию, а во-вторых, имею удовольствие быть лично с ним знакомым.