Ефим Янкелевич - Дорога длиной в сто лет

Леня в детстве никогда не сидел дома и вечно с друзьями мотался по Ващенковскому переулку и дворам. И когда он голодный влетал в дом, его всегда ожидал жаренный картофель с розовой корочкой, который мама делала для него, добавляя в картофель нарезанные мелко ломтики свеклы и лука.

Как вы понимаете, тогда мы жили так бедно, что у нас не было денег покупать фрукты детям. Вот мама ходила к закрытию базара, — это называется на расторг, — и покупала по дешевке фрукты для детей. Из всех фруктов, по нашему карману были дикие лесные груши. Эти груши были по-настоящему съедобны лишь тогда, когда они длительное время полежат. Вот мама их прятала от детей, но Леня их все равно находил и съедал неспелыми. Это маму не расстраивало, она даже этим гордилась — вот какой у нее внук!

Ниже я хочу остановиться на отношениях мамы с Аврумарном.

Отношения их были скорее похожи на хорошие отношения между сыном и матерью, а не тещи с зятем. Меня это даже иногда раздражало. Например, когда мама болела, а он приходил с работы, первым его вопросом было, ела ли мама.

Хочу описать случай, когда мама дала Аврумарну звонкую пощечину, а он ее простил. Ему тогда уже было около пятидесяти лет. Я об этом узнала от нее много-много лет спустя.

Дело было перед войной. Я работала в бухгалтерии школьной столовой. Столовая нашей школы хорошо себя зарекомендовала и к нам приходило питаться в перерыв все начальство района. В этот год наша заведующая столовой решила вечером отпраздновать день 8 марта.

На вечере присутствовал и председатель исполнительного комитета нашего района. Зима в этом году была свирепой и город был завален снегом. А к вечеру еще разыгралась метель. По нашей предварительной договоренности Аврумарн должен был меня встретить. Так как «бал» немного затянулся, то Аврумарн пришел прямо в школу. И тут произошло ужасное совпадение. Когда открылась дверь и зашел Аврумарн, единственный мужчина на балу — председатель, — на виду у всех поцеловал мне руку. Я сразу догадалась об ужасных последствиях этого поступка председателя. По дороге домой ветер был такой сильный, что я рада была бы, если бы он меня унес. Как я Аврумарну ни объясняла, что председатель был интеллигентом еще до революции, и что для него поцелуй руки женщины в знак благодарности — дело естественное, но Аврумарн этому не верил. В таком воинственном состоянии он пришел домой. Размолвка наша была длительной, что отражалось на ситуации в семье. Но как-то он, вдруг, без каких-либо видимых причин, остыл. И лишь много лет спустя мама рассказала мне о своей единственной пощечине Аврумарну — за эту размолвку.

Со мной он часто на почве беспричинной ревности ссорился, а с мамой они оставались хорошими друзьями всегда.

Из предыдущих глав вы знаете, что в эвакуации я шила, то есть занималась производством для пропитания семьи, а мама вела хозяйство. Тогда, к сожалению, к хроническому псориазу у Аврумарна добавился длительный понос. Руки его были забинтованы и мама ухаживала за ним, как за ребенком.

Когда же в 1971 году у мамы произошли подряд три инсульта, то теперь уже Аврумарн ухаживал за ней, как за грудным ребенком. Это был такой уход, какой я и описать не могу. Во избежание пролежней, Аврумарн научился правильно менять под ней простыни. Так как он ставил ей клизмы, ни я ни Лиза не могли.

Нам всем еще повезло, что к этому времени Лизе исполнилось 55 лет (время выхода женщин на пенсию) и она смогла по будням приезжать к нам на помощь. С постели мама подняться уже не смогла, но жить ей очень и очень хотелось.

Она говорила своему лечащему врачу, что она плохой доктор, раз она не может вылечить ее от воспаления легких. Этот диагноз ей поставили для ее успокоения.

И еще очень важная деталь.

Теперь, когда я пишу эти строки, на дворе 1988 год и у нас установились нормальные отношения с Америкой и стала возможной переписка. До этого и думать нельзя было о переписке с Америкой. И вот мама настаивала, чтобы мы связались с ее братом Колменом-Лейбом и попросили его выслать необходимые лекарства для ее выздоровления.

Вот так она предвидела то, что теперь является нормальным, а тогда казалось просто невозможным.

Есть такая украинская поговорка: « Одна бида идэ и другу за собой ведэ».

Так оно у нас и случилось в самом начале 1972 года.

У Аврумарна произошел тяжелый инфаркт. И здесь я должна отдать должное нашим врачам. Приехавшая скорая помощь сделала все для того, чтобы оживить Аврумарна, а я в это время ходила то к маме в ее комнату, то возвращалась к Аврумарну. В один из чудесных моментов врач показал мне, что пульс у Аврумарна заработал. Это было счастье.

Затем этот же врач (дай ему Бог здоровье) сказал, что с двумя такими больными я не справлюсь и Аврумарна забрали в больницу. В больнице у Аврумарна, пока его состояние было тяжелым, дежурил Геня.

Мама умерла, когда Аврумарн лежал в больнице.

Возвратившись домой, Аврумарн сказал: « Если бы я был дома, она бы не умерла». Смерть мамы мы пережили очень тяжело. Сидим бывало вдвоем и плачем. Однажды он сказал мне, что ему, после перенесенного инфаркта легче, чем мне. Сейчас у него есть я, а у меня этого уже не будет.

Спустя четыре года у Аврумарна произошел инсульт. Частный врач сказал нам, что если он переживет 9 дней, то останется жить, возможно частично парализованным.

Однако этот 9-дневный барьер он не пережил. В этот день Фима вызвал, как врача, Павла Илларионовича Соболева — мужа Беллы, Лилиной сестры. Случилось это 19 сентября 1976 года. Пережил Аврумарн маму на четыре года.

(О еще одной счастливой способности бабушки. Она умела создавать и укреплять пошатнувшиеся браки. Если бы не она, скорей всего, брак моих родителей не выстоял бы из-за чрезмерной ревности папы.

Она сосватала Лизу с Абрашей. По моим сведениям, невзирая на трения Лизы со свекровью, брак был счастливым.

Она дважды сосватала своего младшего сына Авреймла и всячески поддерживала его семью с его дочерью Беллой — инвалидом детства. Она настояла на операции тазобедренного сустава, облегчившей Белле жизнь. Она одна настаивала на том, чтобы Белла работала. Замечательная мачеха Рива ее жалела и не хотела, чтобы она работала. И только бабушка смотрела вперед и настояла на ее работе, зная что человек должен находиться в обществе и должен заработать себе пенсию.

Она удачно сосватала Таню, Геничкину сестру. Это то немногое, что я знаю).

Сейчас, когда я пишу эти строки, а ее уже нет в живых, хочу повиниться, что мы, ее дети, мало давали ей поводов радоваться. А она жила в моей семье с 1932 года.

С Лизой она тоже хлебнула немало горя.

И ее сердечная болезнь, и ее первые роды с риском для жизни. Затем похороны этой годовалой девочки, которую Лиза рожала невзирая на противопоказания врачей.