Вениамин Додин - Навстречу солнцу

И нас тотчас накрыл пулемётный огонь со сторожевых вышек….

Через день, рядом с могилами лейтенанта Миши Крочека — чеха, сына военнопленного Первой мировой войны — и трёх солдат, имён которых мы так и не узнали, бригады похоронили своих товарищей. Это были японцы Тсубо Эциро, Хатори–сан, Садао–сан; немец Хорст Биерманн; латыш Антанас Лиепа; украинец Василий Соколов; русский Сергей Лопатин… Меня не похоронили тогда потому, что Еийши Танака, — я вижу тебя, Еийши! Я узнал тебя, друг!, — потому, что вот этот человек, — вот он сидит в шестом ряду, — встань, Танака–сан, пусть все увидят тебя! — Потому, что вот этот человечище!, истекая кровью из шести пулевых дырок и теряя силы, вытащил меня из Ангары и вынес на берег…

Спасибо тебе, брат мой!…

А что было весною 1950 года?

Тогда, перед Падунским порогом, взвод конвойных солдат кинулся в шугующую реку, в стремительный, километровой ширины каньонный бешеный поток, покрытый полутораметровой толщины летящими по нему льдинами… Бросился спасать полсотни заключённых из перевернувшегося и затонувшего под напором ледяной массы кессона. А среди погибавших были и японцы. — Вижу тебя! Вижу, узнал! Встань, Марумо–сан! Встань и покажись всем, старик! — Вспомни, как второй раз родился!

… Нас–то, всех, они спасли. Только половину из взвода, вместе с лейтенантом Левченкой — имён не знаю — Ангара унесла в Океан…

Об этих «происшествиях» в Братске я напомнил только потому, что и вы были их участниками. Или знали их подробности. А о скольких подобных трагедиях, в которых люди оказывались, вдруг, настоящими людьми, вы знать не могли?!… И вот ещё что, друзья мои.

Почему–то, всё доброе, светлое и помогшее вам выжить, ассоциируется вашей прессой лишь с памятью о моей матери и, даже, с моим именем. Это совсем не так. Одна она, или один я ничего бы не сделали, если бы рядом с нами, если бы вокруг нас не существовали добрые люди!

Другое дело, число их было очень мало, — безусловно честных и порядочных, — которые решались нам помочь. Чрезвычайно суровой, неадекватно жестокой оказывалась неотвратимая кара режима за всякое доброе дело, исполненное по собственному велению души или просто человечности. Особо это относилось к командно–офицерскому составу, чьё предназначение, по раскладке власти, — заставить каторжника вкалывать до последней минуты его «жизни»! И не позволить разбежаться!

Однако, всегда находились люди, что решались нам помочь. Или, хотя–бы, не поганить и без того испоганенные жизни наши. Это были люди, которых сталинщина так и не сумела, превратить в рабов или просто в мерзавцев. Кто они? Если уж заговорили мы о спасении японских военнопленных в 1949–1951 годах в Братске, я могу назвать имена россиян, тех, кто рисковал своим положением, собственной и своих близких судьбой, свободой, жизнью, наконец…! Всем рисковал только за согласие принести в зону еду, лекарство, курево, вынести письмо, за сам «факт участия в контрреволюционной деятельности фашистской Организации «Спасение»".

Это вольнонаёмные инженеры–мостостроители Мостового отделения ОЗЕРЛАГа поляк Великопольский, русские — Лавров, старший лейтенанты Шацкий, Борисов, евреи — начальник Мостового отделенияЛев Ильич Столяревский — полковник НКВД, его жена Сарра Йоэловна — начальник производственного отдела, украинец Владамир Павлович Шамота — начальник Больницы, служащие конвойного полка Заярской конвойной дивизии, русские, Евгений Полянский, Серафим Зязин, Иван Лыско… Всех не перечислить.

А те, кто спас японских беглецов? Зэки–японцы бежали из Богучанских лагерей. Потоком брёвен, загнало их за тысячу километров — в низовье Ангары, в непролазную глушь таёжных урманов Енисейского Кряжа! И там, погибающих, их нашли, выходили и несколько лет опекали ссыльные — братья Отто И Ленард Кринке, ссыльный ленинградский поэт

Толя Клещенко, семьи аборигенов–охотников из ссыльных Забайкальских казаков — Соседовы Михаил и Ольга, Тычкины Аркадий и Елена… По моей просьбе замечательный мужик — реформистский раввин Исаак Слуцкий, сосланный в Новосибирск, направлял к японцам врачей, — местным мы довериться не могли, — присылал лекарства, снабжал деньгами… Все они были не просто моими помощниками. Они. души свои отдавали бедствующим и несчастным…

А сколько людей — не лагерников и не ссыльных — спасали меня самого? Спасали все полтора десятка моих тюремно–лагерно–ссылочных лет! Разве выжил бы я, разве вышел бы на свободу, если бы не вмешательство в мою судьбу, в судьбы моих близких генерала Дуайта Эйзенхауэра и маршала Георгия Жукова?

Да и до самих–то тюрем с лагерями не дожил бы я, не сведи меня судьба с моим, — детдомовским, сперва, а потом «на воле», — опекуном Иваном Степановичем Панкратовым, — чекистом, между прочим:! Вергилием моим. С его молодыми друзьями, «сынками», Сергеем Егоровичем Егоровым и Александром Евгеньевичем Головановым. Не столкнись я с лубянским опером — с Евгением Фатовым. Он вёл следствие после ареста истязавших меня Ройтмана и Большого — бо–ольших, надо сказать, мерзавцев, пытавшихся, избивая меня, загнать «под трибунал», где мне — «высшая мера», расстрел. А им — надежда удержаться на верхних этажах Лубянки, а не загреметь в её подвалы…

Провидение свело меня и в начале лагерного пути с настоящим палачом — украинцем Галушкою. Я не знаю ни его имени, ни отчества, но поминаю вот уже более полусотни лет ранним утром 7 декабря 1941 года и повторяю крик его: «Иди, пацан! Живи!»…

«Подробности этой встречи» полстолетия мусолились всеми мировыми СМИ. Замечены были, наконец, и в России. И не стоило бы о том вспоминать, но только хочется ещё и ещё раз напомнить вам, что жизнь наша — вся — состоит из таких вот нечаянных встреч с добрыми людьми. И без них — без таких вот встреч и таких вот людей ни вам, ни мне не удалось бы выжить в России. Она полна ими. Только, в отличие от мерзавцев и подлецов, их не видно, будто и не существуют они вовсе. Но они есть. И возникают, когда кому–нибудь плохо, и нужно ему помочь…

И ещё. Оценку вами, Японией, вашим народом деятельности моей матери доктора Стаси Фанни Лизетты ван дер Менк'е, её последователей, её друзей и моей собственной в системе Организации «Спасение», я воспринял как право обратиться к народу древней Ниппон с призывом о милосердии к терпящим бедствие народам СССР. Со всех доступных мне трибун я говорил:

— Сегодня русским плохо. Плохо старикам, которые помнят и о вас; плохо молодым, которые, наверняка, ничерта о вас не знают. Ваш человеческий долг — помочь им выжить. Помочь им выстоять в трагическом противостоянии вселенскому злу, что душит россиян вот уже семьдесят четыре года, да так и не отпускает народного горла по сей день. Ваш долг помочь им выжить и выстоять в скогтившем их голоде, в холоде надвигающейся зимы. Русские — ваши соседи. Вы «приговорены» историей и географией жить рядом с ними у одного моря, на одной Земле. Сегодня у вас есть возможность открыть новую, ничем не замаранную, добрую страницу в отношениях с вашими северными и западными соседями. И разрешить, — я искренне в это верю, — все накопившиеся между вами проблемы и недоразумения. Из ваших рук я получил право напрямую обратиться к вам, как к моим братьям. И вот, я прошу вас быть милосердными и мудрыми. И да поможет вам, и нам всем, Всемогущий Создатель!…»