Вениамин Додин - Поминальник усопших

Громом средь ясного неба распространился по Волыни «список» письма Ленина Молотову от 19 марта 1922 года! Кремлёвский тиран требовал «немедленного развёртывания в России повсеместной кампании по изъятию всех ценностей церкви и…решительного подавления в связи с этим возможного сопротивления духовенства…». Было письмо строго секретным. Адресовано «только членам Политбюро ЦК РКП (б)». Но моментально стало известным всем! Иначе и быть не могло: впервые в русской истории против Церкви, — а в России значит это — против всего народа, — выступила организованная военная СИЛА отрывающая человека от Бога, от морали, от милосердия и добра! И готовая для этого на любое преступление! Естественным была и реакция на бесовское, обжигающее души людей и поразительное по жестокости, содержание письма. Конечно же, её не могли сдержать никакие Чрезвычайки, войска и стены!

А письмо взывало и (тайное же!) откровенничало:

«Советскому государству нужно золото церкви. Предлог — отчаянный голод весьма кстати… Широкие крестьянские массы будут либо сочувствовать изъятию, предпринимаемому якобы для их спасения, либо окажутся не в состоянии поддержать духовенство…Сейчас победа над реакционным духовенством обеспечена нам голодом полностью… Глашатай нашей политики тов. Калинин (Тов. тов. Троцкий и Ярославский, — этот патологический народоненавистник и главный инициатор разбоя, — Зиновьев и Каменев во всём этом КАК БЫ совершенно не участвуют!); чудовищные УСТНЫЕ инструкции исполнителям; УСТНАЯ директива судебным властям…чтобы процессы против… мятежников…, сопротивляющихся помощи голодающим, были проведёны с максимальной быстротой и заканчивались не иначе как расстрелами очень большого числа самых влиятельных черносотенцев…Москвы…Шуи и нескольких других духовных центров… Патриарха Тихона…целесообразно… не трогать… Но ГПУ следить за ним неусыпно; …провести секретное решение… о том, что изъятие ценностей, в особенности самых богатых лавр, монастырей и церквей, должно быть проведено с беспощадной решимостью, безусловно ни перед чем не останавливаясь и в самый кратчайший срок. Чем большее число представителей реакционного духовенства и реакционной буржуазии удастся нам по этому поводу расстрелять, тем лучше. Надо именно теперь проучить эту публику так, чтобы на несколько десятков лет ни о каком сопротивлении они не смели и думать…». (Пусть простит меня читатель за столь длинную цитату из ленинского письма… Но она стоит того — второго такого письма история человечества не знает!

Для впечатлительного, постоянно чувствовавшего себя преследуемым, не молодого уже и верующего глубоко и искренне Николая Николаевича, письмо это — после налёта в Кременец и выступления на тамошнем майдане самого Губельмана — стало мироразрушительным! А иначе–то как, если большевистский троглодит в трёх часовой речи непрерывно — через шелуху чередовавшихся лозунгов–рекомендаций и приказаний — сёк согнанный на митинг обезумевший народ робеспьеровским: «А ваших попов мы задавим кишками ваших кулаков!»…Старик не сомневался в том, что эта нелюдь может и такое! Буквально, причём. Потому сник. Было, опустился. И даже Великий лекарь — время, казалось, в его случае бессильным. Но…Но хоронить его рано! Он воспрянет. Трагедия народа тому поспособствует.

Только стали стихать погромы храмов. Только в волостных центрах и в многострадальном Гутенском лесу отгремели залпы первой волны расправ над священнослужителями и крестьянами–прихожанами. Только, будто, прекратились вызванные ленинским письмом (12 марта 1922 г.) повальные ночные налёты на Церковь с арестами, обысками, изъятиями и убийствами…

…Как–то ночью однажды, — во сне, будто, — Николай Николаевич разбужен был громогласным торжествующе–тревожным мелодическим трубным звуком! Был он так громок, проникновенен и мощен, что — показалось — труба трубит тут, в каморке, над головой его!…И разбудит сейчас весь дом… Но поднявшись и обойдя тихо комнаты убедился: Спят!…Подивился даже наступившей тишине…Приснилось, тогда?… Но так громко и тревожно трубила труба! И здесь…

К чему бы? Знамение?… Глу–упости!…Нервы…Но так громко, так яростно и так тревожно трубила труба!…Не спроста это…

С той ночи — промолчав — ждал чего–то…Очень ждал!

…И вот, — снова, вдруг, в недолга, в начале осени 1923 года, — опять Учёный совет(?) Петровской академии! Вспомнив зачем–то о «затаившемся где–то и, казалось бы, напрочь забытом» Николае Николаевиче, Он срочно вызывает его в Москву! Того мало: Beisitzer колонии, вместе с повесткою, вручает ему под расписку «Комендантский пропуск» на проезд в столицу! (А такого мандата счастливчики даже из начальства, задумав куда–то ехать, ожидают аж по полгода, если вовсе не напрасно!). Можно представить, что в оставшихся до срока «вызова» бессонных ночах только ни передумал растревоженный и на смерть перепуганный старик?… Ему даже шальная мысль явилась в одночасье: — бежа–ать! Бежа–ать, куда глаза глядят! Но куда-а? Да под саму старость… Что только ни удумывал он тогда?…Но, — думай не думай, — деваться некуда: вся колония, от мала до велика, знает уже о вызове!…

…Собрался. И, обореваемый понятными в положении его мучительными подозрениями и сомнениями, двинулся в столицу.

В Москве, в Петровско—Разумовском, ректорская секретарша, посетовав: «Как же так — с таким опозданием (!?) прибыли», тотчас же отсылает его: «Очень срочно найти профессора Белянчикова с кафедры Зерна!». Тот, как оказалось, уже «с нетерпением (?!) ждёт» Николая Николаевича. И велит «незамедлительно–же, — ни–икому о своём прибытии не сообщая(!)», встретиться с Владимиром Васильевичем Адлербергом…

Необычно серьёзный брат, отворив ему, затягивает в переднюю. Обнимает наспех. И, не приглашая в комнаты, выводит на улицу. Отводит, поминутно оглядываясь заговорщицки, в самый конец Пресни. В парк. И там огорошивает, да ещё и официальным тоном:

— …Так… получается, что Вам, граф, НЕМЕДЛЕННО необходимо изыскать возможность поездки в Германию!…

— В Герма–анию?! Мне-е? — Проблеял пораженный Николай Николаевич… — Изыска–ать!…З–заче–ем?!… Да сро–очно!… И мне-е?…(Вот она — труба–то!… И сердце, будто, закатилось куда–то…).

— Осенью — прямо теперь — кремлёвские бандиты решились на путч в Германии! Дело за их «политбюро» или, как там у них, за «съездом». Созваны они будут со дня на день. Тогда и назовётся окончательная дата начала и утверждён состав–список руководителей и исполнителей провокации!…И, не приведи Господь, Николай Николаевич, дьявольской затее этой осуществится!… Не медля, — и в который раз, — Россия втянута будет в очередную бойню. Теперь — куда как в более страшную, чем Мировая и даже Гражданская…О подготовке путча Вы поставите в известность немцев…Да, да! Немцев! Немцев! Кого же ещё–то? Евреев, что ли?!… Предупреждённые обо всём, что уже стало известным нашим друзьям, только сами они способны будут, упредив события, не медля организовать сопротивление. И, Бог даст, сломают новую каннибальскую затею Троцкого с компанией!… Ленин… — он…Этот тяжело болен. И, будто, выбывает — или убыл уже — из игрищ!… Началась грызня за власть…Здесь, сейчас, остановить ход событий некому!…Нет таких сил у нас!… В Берлине, — через тех, кто знал тебя близко, кто доверял тебе, — выйдешь на способных сегодня, сейчас вот, действовать. И проинформируешь их обо всём, что узнали мы!… Ты понял?