Вениамин Додин - Поминальник усопших

На этот раз, однако, получилось у него (или у них) снова по писанию: «Власть полагает. Но располагает–то всё ж таки не она»…Потому и тут оказались они не всесильными. Ночью однажды, на давно отработанном и обкатанном тюремщиками этапном пути, старые верные армейские друзья родителей моих, — теперь об этом можно говорить — под патронажем Сергея Сергеевича Каменева, — мастерски их перехватили. Приветили. И сложной эстафетою отправили к ещё одним, тоже верным и старым, друзьям «нобелевской епархии». В глухой северный посёлочек. В Коми. На один из притоков Северной Двины. Там они и жили, трудясь. А три года спустя (скоро сказка сказывается…) — невероятной «оказией» 1932 года — ещё одна группа старых друзей (и здесь обошлось не без верного Густава Маннергейма) — отправили маму и отца…морской Арктической Экспедицией на Северо–восток Азии. А там — Тихим океаном — в Большой мир…

…Только 21 год спустя, в конце весны 1953, — не без хлопот опального уже Александра Евгеньевича Голованова, — их Большое Госпитальное судно вновь бросило якоря на внешнем Архангельском рейд. И они возвратились домой, в Россию, к нашедшимся детям. До маминой кончины в декабре 1954 года (и до отцовой в июне 1962–го) опекаемые теми же «силами». Присматривавшими, — «глаз не спуская» (как оказалось), — за нами, детьми их. И спасли нас в кромешном пятнадцатилетнем месиве ГУЛАГа.

Так ли, иначе, но в начале ноября 1923 года Вторая мировая война отброшена была ими и их немецкими «партнёрами» на ЦЕЛЫХ 16 ЛЕТ!…Народ русский, Россия были спасены до времени. «Проходное», казалось бы, событие истории. А ведь архитектором спасительных этих усилий был Сам Тишайший — Патриарх Тихон (в миру Василий Иванович Белавин)!

Изо дня в день казнили Его скогтившие Россию мерзавцы. По саму смерть терзали душу. Больной, не молодой уже, Пастырь нашел в себе сил не просто не позволить обнаглевшим разграбителям собираемой и накапливаемой веками церковной благодати, — распродав её, — загнать народы России в очередную бойню. Но, попутно, примерно наказать — пусть не всех — но особенно зарвавшихся злодеев.

В годы становления бесовского наваждения, Светлого этого Человека грязно оклеветывала большевистская верхушка. Ей вторили бесчисленные, подпевавшие ей бессовестные эпигоны, умевшие никогда ни за что не отвечать. Им помогала со дна поднятая вихрями переворотов всяческая сарынь. И даже — не скрыть этого! — собственные свои иуды обвиняли «в безразличии к бедам и страданиям насилуемого большевиками населения». В «оставлении без духовной поддержки собственной паствы». Даже в прямом предательстве народа!

…Пройдут годы. «В начале XXI века глава католической церкви Иоанн Павел II найдёт в себе мужество покаяться за преступления средневековой инквизиции… Сколько же времени должно пройти, — скажет в проповеди своей настоятель монастыря в Горней на Оливах преподобный старец Иероним, — чтобы у кого–то из наших иерархов нашлась сила воли просить прощения у россиян за жизни тех людей, которые были заключены или даже расстреляны хотя–бы по доносам служителей Церкви, презревших тайну исповеди. А то и, — что куда страшнее, — носивших под рясой гэбэшные погоны? За то что семью десятилетиями спустя по кончине Преподобномученика Местоблюстителя Тихона, — ни колеблясь ни мало, — заступит многозаслуженный ветеран этого почтенного ведомства. И станет «приглашать» преданный однажды несчастный народ… обратно в средневековье?…

ТИШАЙШИЙ оказался сильнее самых, казалось бы, сильных «радетелей» из высоких сословий. Оказался самой сильной личностью времени величайшей смуты. Оказался самым мужественным человеком. И из тюремной тиши наглухо замурованной в келье «терема на стене», из заточения, да что там, — уже из рук палачей, — спас Россию.

П о м н и т е, л ю д и, о п о д в и г е Е г о!

П о м н и т е!

Тем более, что был подвиг этот ещё и проявлением величайшего самопожертвования. «Доставшаяся ему в наследство Церковь так и не привнесла в окармливаемое ею общество истинно христианской культуры, сама в ней так и не утвердясь. Самодовольно застыла в безвременье. Страшась «умствования», и возведя косность и невежество в ранг высоких добродетелей, отвергла диалог с народом. Изначально не умея убеждать, утвердилась в единственной и мало почтенной (за то доступной и доходной) ипостаси платного соглядатая на службе «града земного», став послушной ему. «И, не приведи Господь, противоречить и самостоятельно мыслить!».

Вспомним, как в ХV веке Василий 2–й отверг подписанную московским митрополитом Исидором Флорентийскую унию с католичеством, «давшую пусть эфемерную, призрачную возможность хоть какого–то диалога меж западным и восточным христианством». Сам же Исидор «Как предатель православия!» заточён был в Чудов монастырь откуда чудом же спасся, бежав за границу! Столетие спустя, по велению Ивана IV, Малюта Скуратов задушил митрополита Филиппа, посмевшего лишь только противоречить царю в прочтении церковного законоучения. Подумать только, что с Тихоном сделали бы в 1923 году новые московские владыки за немыслимо отчаянную и чреватейшую — ан не удайся она, и узнай о ней — попытку ЕГО спасти Россию?!

Василий Иванович Белавин не пастырь мой. Не Патриарх мне. И, конечно же, не Владыка или Предстоятель. Нет у меня — меннонита — по мироосознанию моему ни тех ни других посредников между мною и С о з д а т е л е м. Беседую с Н и м напрямую. О таких уважаемый мною Великий Россиянин говорил близким моим: «человек со мною иной веры, но Господа–то нашего единого!». И многие годы — с1906–го до кончины её — был другом героини моей повести. Кумиром её супруга. И любовью незабвенной Анны Розы Чамберс (Гааз—Окунь), Бабушки, прожившей во истину Мафусаилов век. В годы, когда одно только упоминание о Нём грозило тюрьмою, они никогда не оставляли Его. Не забывали даже на час. По кончине Его чтили неизменно С в е т л у ю п а м я т ь В е л и к о г о С т а р ц а. Я же не уставал рассказывать, когда можно писать о том. В чём–то даже, не достойный, пытаясь подражать им. В Братском лагере (ОЗЕРЛАГ, Иркутская обл., 1948 г.) судьба счастливо — и не напрасно — свела меня с другом детских лет Патриарха — о. Афанасием (в миру, Дмитрием Ивановичем Алексинским; + 1952). Мы дружили. Вместе приняли исповедь ещё одного мученика — Рейнгардта Майера. Тоже меннонита. И с п о в е д ь в е к а! О том мой рассказ «Последний свидетель» (РОДИНА, М, 7/1990. С последовавшим за ним многолетним шлейфом откликов историков и журналистов СМИ планеты в 90–х гг.).

…В то время как дела в Германии шли своей чередою, наш Николай Николаевич, — весь в понятных тревогах и волнениях, — всё ждал и ждал невесть где запропастившуюся посланницу. Надо полагать, что за это время он вдосталь поиздёргался. А ведь ещё не знал ничего — старик, и не узнает никогда, о самом «коридоре». Что есть он, частью которого — на Запад, и обратно в Москву — довелось пройти «Доктору Фани»!