Вениамин Додин - Поминальник усопших

…Так дотошно пишу о деталях куда как многим более чем полу вековой давности рассказа незабвенных родителей моих про первую встречу их в Архангельске с Оранжевым Монопланом и со славным Пилотом Его. Потому, во первых, чтобы вновь и вновь помянуть их и напомнить о них всем, кому доведётся прочесть мою повесть. В первую очередь, моим детям и внукам. И из за того ещё, что Оба Они, — Человек и Самолёт, — по Высочайшему Предопределению сыграют не маловажную роль и в драме собственной моей и народа моего судьбы…

…У трапа встретит маму, отца, Викентия Викентьевича, нобелевских управляющего и сопровождающего родителей «Ивана Ивановича» капитан Госпитального судна Кристиан Рехаузен–младший. Мамин земляк. Первый помощник его Ээркки Рамсей. Тоже земляк мамы. И главный врач экспедиции профессор Магнус Петерсен. Надо же — земляк тоже! Сказать следует: их, — ингерманландцев, — с Петрова Времени не счесть на российском флоте, коммерческом и военном, земляков её! Встретившие маму и отца, через Викентия Викентьевича, перезнакомятся с ними. И, — люди дела, — сразу начнут долгий и обстоятельный обход корабля…Но, люди гостеприимные интеллигентные и чуткие, — первое помещение, в которое тотчас проводят они родителей моих до начала обхода и покажут, — отведенный им изолированный жилой блок в «операционной» палубе. Проводят чтобы, наконец, пришли в себя. Обвыклись со своим новым положением. Откроют и покажут их пять кают: Салон (кают компанию), столовую, спальную и два кабинета — уже приготовленных для них и тщательно прибранных так, как умеют это делать только на флоте. В передней поприветствует хозяев вестовой мамы Пётер Пунгас… Старший матрос. Юноша…И он — надо же — тоже земляк её!…Встретит и её адъютант — капитан 3–го ранга Ольгердт Свебелиус. Этот — из Упсалы, Швеция. Взойдя на борт, проходя палубами, поднимаясь на больших бесшумных лифтах к своему блоку (пребывая в совершенной прострации от увиденного функционального великолепия блистающих свежею отделкой судовых интерьеров) они по началу внимания не обратили на одежду команды. Только теперь, глядя на рапортующих вестового и адъютанта, осознали: ИХ корабельный экипаж, — он, весь как есть, — военные моряки! И «LUI PASTEUR» — военный корабль!… Вернулось, будто, время пережитых ими войн. Военных лет — время молодости… И снова они, будто, в своем «поезде–лазарете», который восемь лет был ИХ подвижным домом и походной маминой операционной–летучкою…В его отмытых и отдраенных до блеска, — как на этом корабле, — купе, отсеках и покрытых ковровыми дорожками светлых переходах–коридорах. В его освещённых мощными лабораторными лампионами и подсвеченных потолочными зеркалами, полированной сталью сияющих операционных…

Надо знать: эта дорогостоящая «роскошь» — не приманка для привлечения заинтересованного взора будущего богатого клиента или даже покупателя. Не нарочитое сопровождением и сопутствием знаковыми элементами кричащего интерьера ультрасовременная и рвущейся в престижнейшие и наиболее востребуемые лечебница. Не потёмкинская деревня, призванная прикрыть функциональные убожество и, что хуже, недееспособность лечебного учреждения. Ибо, не просто для медицины, для медицины военной тем более, такой аксессуар. А сколок рабочей атмосферы госпиталя в США, где пользуют только президентов — главнокомандующих вооруженными силами. Более того, важнейший элемент лечебного и оздоровительного (выздоровительного, уточню) процесса.

«Представь раненого, искалеченного, в дерьме и в крови вывалянного и землёю засыпанного солдата, — говорила мама,. — Представь человека в шоке тягчайшей личной катастрофы. И, — если он в сознании, — мучимого непереносимой животной болью, невыносимыми моральными страданиями абсолютной брошености, одиночества и трагической беспомощности. Представь Божью тварь, душу человеческую, утерявшую всяческую надежду выжить. Надежду Спасения… Что сие значит для верующего, — просто для любого человека, — объяснять нет нужды… И, вдруг, — в ярких паузах секундного выплывания из коматозной трясины беспамятства, тотчас после всесокрушающего ужаса окопной действительности, — Чудо Воскресения! С вознесением в серебряные, — сверкающие ослепительными линиями стен и потолков белого металла, освещённые сияющими «солнцами» — чертоги… Рай Боттичеллев! Ангельский глас «поэта игры линейных ритмов!»…

А в раю нет места ни страданиям ни смерти…

Новая больничная архитектоника — какой же это мощнейший стимул излечения и выживания!…И не вспомогательный вовсе. А наиважнейший аксессуар надежды! Это не мои фантазии, — закончила мама. — Это воплощенные мечты Гиппократовых апостолов и озарения истинных архитекторов–гуманистов. И конечно нетленные впечатления–оценка великого множества тех, кто прошел драматический путь задетых раскалённых металлом».

…Тем временем, — в каютах их блока добрыми и умелыми руками извлечён уже из дорожных ящиков не мудрёный скарб, нажитый несколькими годами труда в таёжном поселочке. Вещи разобраны, отчищены, выправлены. Отглажено тщательно и разложено аккуратно по ящикам и полкам шкафов бельё и развешаны носильные вещи. Книги перетёрты и умело, — «с головой», — расставлены по полкам кабинетов, стопками разложены на столиках, стоят на тумбочках у изголовий коек. А сами койки застелены по домашнему не казённого вида бельём и устланы верблюжьими одеялами…Дебют вестового — мальчика в таких родных кондриках погонов!

…Рабочий кабинете главного хирурга — в маминой каюте–кабинете — по чёрному дереву переборки тёмной бронзы буквы пастеровского откровения: «Желание — великая вещь, ибо за желанием всегда следуют действия и труд, почти всегда сопровождаемые успехом». В нём организован был и посошок на дорожку.

…И тут же поминальная, — по светлую душу и память Эммануила Людвиговича Нобеле, — стопка и ломоть по светлую душу и память Безвременно усопшего в не давние дни. А потом нобелевский управляющий (NN) и Тойво (пока ещё Иван Иванович), без предисловий и объяснений, вручат родителям новые Бельгийские и Шведские паспорта с финскими визами. Паспорта «Нансеновские» — те самые «вездеходы». И папочку с мамиными именными (секретными) реквизитами–кодами прямой её радиотелеграфной связи с Маннергеймом (С «резервными» волнами и позывными радио–обсерватории «PASTEURа»).

С сюрпризом папочку: откинув чёрную шагреневую обложку её, мама увидала отлично выполненную копию–факсимиле оставленного ещё в 1929 году, — в квартире по Доброслободскому 6, — … своего Диплома. Выданного ей Попечителем Именного Е. И. В. отделения Санкт Петербургской Военно–хирургической академии. И на обороте редчайшего этого документа, — с удушающим волнением, со спазмом сердечным, — прочла оттиснутую серебром первую свою и единственную на всю оставшуюся жизнь Клятву—Присягу на верность делу, которому служит: