Вениамин Додин - Повесть о разделённой любви

Названные мать и дочь не просто совершили самое подлое деяния в новейшей истории несчастной страны. Они растоптали, — изваляв в грязи кровной сопричастности, — добрые имена своих родителей и дедов. Старшая предала память умницы-отца Ивана Владимировича Цветаева. Известного Учёного. Друга Александра III. Гордость Московской университетской интеллигенции. Директора Румянцевского музея. Основателя Музея изящных искусств, ныне «Музея Изобразительных искусств имени Пушкина»… Предала память матери Марии Александровны, вырастившей её, память хранительницы Дома, украшения старинной дворянской семьи, любимой ученицы Антона Рубинштейна, самой жившей музыкой и бывшей душою организованных ею известных «Московских музыкальных сред»…

Светлая им память, Пухом земля…

А жалкая трусливая смерть — в петле на ржавом елабугском гвозде, дочери их, использованным презервативом выброшенной за ненадобностью хозяевами её, и пустая могила повесившейся Иуды в юбке… Всё, всё это, — и смерть и неизвестно куда девшийся труп её, — вовек не сотрёт памяти смертных мук проданного ею замечательного русского Человека и Гражданина…Так же неизвестно где и куда исчезнувшего…

Грозные и для него события заставили Густава серьезно пересмотреть работу собственных «систем безопасности» сына и внука в Швейцарии и в Германии. Он убедился, что они недостаточно эффективны. Сталин же как раз в 1939 году начал штурм Карельского перешейка, штурм Финляндии. А вокруг финских представительств в Европе и мире началась куда как более активная, чем ожидалась, возня советской агентуры. И тогда Маннергейм обращается к бывшему однокашнику Эмиля. К бывшему соученику его на факультете агрикультуры в Мюнхене рейхсфюреру СС Гиммлеру. Ведь это именно в его функцию входит безопасность жизни граждан Германии! Генрих Гиммлер, — отдадим ему должное, — немедля отвечает. Предлагает Эмилю с сыном занять апартаменты дома одного из своих ведомств по Рейнбабен-аллее — в особо охраняемом районе Берлина Далеме. Рекомендует оставить, до лучших времён, их особняк в Лозанне. Распоряжается приготовить необходимые для их прописки документы. И, человек обязательный, через супругу своего старшего брата Гебхарда — друга Эмиля – сообщает, что всё исполнено. Эмиль и Карл Густав-младший перебираются в Берлин...

…Прошли годы. И пока происходили всяческие малозначащие для них события началась Вторая мировая война, напрочь разорвавшая связи между Катериной и Эмилем с Карлом-младшим. Прежде, до 1938 года, хоть какие-то ошметки сведений о жизни сына и внука доходили до нее — через понятные только ей обрывки лент скандинавской кинохроники и рекламные строки иллюстрированных «Дамских» журналов. Готовил их кто-то из адъютантов Густава. Он же организовывал неведомыми ей путями доставку их в Москву «по линии» ТАСС и ВОКС. Но с осени 1938 года, после окончания финских гастролей Давыдовой (которой Катерина бездумно доверилась, назвав доверенного «старика Маннергейма»), богоугодные заведения эти немедля исключили ее из числа абонентов кинохроники и закрытых для советских граждан изданий. Оставались лишь только еженедельные — по пять минут — передачи на коротких волнах, которые по-русски наговаривал сам Густав, а Катерина (мы тоже, иногда) слушала по модному тогда и безупречно работавшему приемнику «СВД-9». Подаренному ей одним из её могущественнейших друзей – непременным участником наших «Четвергов».

Во время войны приемники у граждан СССР отобрали. До Катерины теперь изредка доходили кратенькие, как телеграммы, приветы-анонимки... Но хоть что-то… Хоть что-то…

…Заканчивалась первая половина 1942 года. Приближался юбилей Маннергейма. И «самый заветный подарок, — который пожелал получить маршал к своему семидесятипятилетию, — увидеть внука», которого любил и который тоже очень любил деда. Но как? Каким образом? Балтика в огне. Проливы заблокированы. Воздух перекрыт. Опасно воздухом! Хотя найдутся у деда и самолёт с проверенным в боях пилотом. И надёжное истребительное сопровождение найдётся… Всё равно — очень опасно! Потом, отпустит ли Карла в такой чреватый вояж его отец?.. Дед все же решился — «адрес»-то он знал! Вновь «побеспокоил» Гиммлера в его штаб-квартире восточнопрусского Летцена. Тот вновь откликнулся.

…4 июня 1942 года в ставку Маннергейма прибыл Гитлер. Месяцем прежде, в Хельсинки доставлен был подарок имениннику – великолепный чёрный «Хорьх 951А». Огромная восьмиместная машина с рабочим объёмом цилиндров 4944 куб. см., изготовляемый только по личному заказу рейхсканцлера. Говорили: то был знак благодарности финскому союзнику за то, что не подпустил красную армию к залежам шведской руды и тем спас Германию от немедленного поражения в войне. «Всего-то». Радиатор автомобиля, — вместо принятых в мире украшений — миниатюрных гончих псов, бегущих оленей, ястребов или даже львов, — венчал символ фирмы «Хорьх» — Летящее Ядро. Чтобы подчеркнуть, что оно летит, оно вооружено развёрнутыми орлиными крылышками. Символ содержал в себе скрытый смысл: верхом на пушечном ядре летал над Германией Барон Мюнхгаузен – Мы выдумку претворили в жизнь! (Как сделали сказку былью большевики в России!). На нашей машине можно летать куда угодно — что и имелось в виду при выборе символа. «Этот мягкий юмор, — по выражению историка, — подходил кому угодно, но только не главе Германского государства после поражения на Волге. Гитлер ни в коем случае не желал связывать своё имя с именем знаменитого на весь мир барона – враля и бахвала». Потому ездил на автомобиле с трехлучевой звездой – на «Мерседесе».

Незадолго до своего отбытия из восточнопрусского же Растенбурга он распорядился доставить в Финляндию — параллельным рейсом — Карла Густава-младшего. Там и тогда младший из Маннергеймов и познакомился с представившемся ему на трапе ещё Гансом Бауром. Генералом (Если Карл не ошибся – обергруппенфюрером СС). Непременным, — с 20-х годов, — личным пилотом самого Гитлера. Но и без этих подробностей лётчиком легендарным. И тот минут через пятнадцать, — уже в «сбруе», готовый на выход к трапу, — вывел парня из «дежурки» на поле. И, не познакомив, «передал»… теперь уже и вовсе «легенде Германии» — лётчице Хане Рейч…Худенькой невзрачной женщине. А та, не говоря ничего, — кивнув только и улыбнувшись, — взяла его под руку, и по-свойски повела «на посадку!»…

Совсем близко на ВПП, прогревая ревущие двигатели, ожидали, — стоя в полутораста метрах один за другим, — два огромных четырёхмоторных Дорнье D-2600… «Кондоры»?!.. «Я был поражен: таких самолётов я не видел ещё. Хана повела меня к первому. Так как я оглядывался, крутясь на ходу в желании увидеть попутчиков, она вежливенько одёрнула меня: «Они летят в том! Во втором. Не волнуйся: мы их не бросим». «Кто они?». (Прилетим — увидишь). Оказалось, в нашем самолёте все улетавшие были уже на месте. Меня усадили. Пристегнули. Тут от лейтенанта-стюарда узнал: Мы не на Растенбургском аэродроме, а на Гердауэне, что километрах в 35 от него. «Почему?», спросил я, будто меня обманули… («Потому!» ответил он и щёлкнул меня по носу… Снова «военная тайна»… Моторы взревели сильно. Нас вжало в кресла. Мы взлетели… Раннее утро, а солнышко в зените – белая ночь же…