Роберт Колдер - Уилли [Сомерсет Моэм: Жизнь и творчество]

Но Моэм был человеком, формирование характера которого происходило в период становления Британской империи. Поэтому его первой реакцией на начало войны явилось то, что ожидали от воспитанного в английских традициях джентльмена, — стремление служить своей стране. Какой бы острой ни была критика им шовинизма в мирное время, его понимание чести означало, что во время войны он не мог оставаться сторонним наблюдателем, каким он являлся по отношению к другим жизненным ситуациям. Более того, он гордился тем, что он англичанин и глубоко предан своей стране, несмотря на критику им отдельных пороков, присущих Англии, и совершаемых ею ошибок. В «Эшендене» он писал, что «в мирное время понятие „патриотизм“ лучше оставить политикам и глупцам; в суровые годы войны это чувство может всколыхнуть душу каждого».

Желание Моэма принять участие в войне объяснялось также и другими более сложными причинами. К этому его, безусловно, подталкивало и сознание собственной ущербности. В «Записных книжках» он признает, что, окажись он на четыре-пять дюймов выше, его мнение о других и его отношение к ним было бы иным. Биверли Николс вспоминал, как Моэм, ненавидевший себя из-за маленького роста, во время группового фотографирования вытягивался и расправлял плечи, стараясь выглядеть выше, чем на самом деле. Из-за своего роста и других причин, породивших у него комплекс неполноценности, он всю жизнь прилагал настойчивые усилия, чтобы доказать свое превосходство. Именно этим объясняется его стремление иметь большие гонорары, чем любой другой писатель за всю историю, и испытываемая им гордость оттого, что ему, перевалившему за седьмой десяток, удавалось взбираться на холмы, окружавшие его виллу на полуострове Ферра, или несколько раз переплывать бассейн. Страдая от классического комплекса «маленького человека», Моэм рассматривал начало войны как возможность доказать, что он может быть на равных с любым, рискуя жизнью на поле боя так же, как и все, а не просто переводить документы на иностранный язык в каком-нибудь министерстве.

Наконец, и это имеет самое важное значение, война предоставила ему удобный случай разорвать духовные и физические связи с прошлым. Период между 1908 и 1914 годами принес ему славу драматурга, которая открыла ему доступ в высшие круги лондонского общества, и финансовую обеспеченность, которая позволила приобрести дом в одном из самых фешенебельных районов английской столицы. Моэм достиг почти всего, к чему стремился в течение последних десяти лет. Ему недоставало лишь единодушного признания критиками его творчества высокохудожественным. Несмотря на этот взлет, он увидел, что все завоеванные им литературные трофеи не являются столь желанными, какими он их себе представлял. Он устал от жизни, которую вел, и от людей, с которыми свела его жизнь. Он был знаменит, богат, вхож в лучшие дома, посещал обеды, балы, приемы; он общался с талантливыми писателями, художниками, театральными деятелями. Но, как он признавался, «окружение действовало на меня угнетающе; я мечтал об иной жизни, об иных впечатлениях». В этот момент он подумывал о старом, проверенном лекарстве от подавленного состояния, каковым являлись для него путешествия. Он собирался отправиться в Россию, чтобы изучить русский язык. Он рассматривал брак как средство вырваться из монотонной череды тусклых дней. Но это оказалось невозможным с Сю Джоунс, а Сири Уэлкам все еще оставалась замужем.

Кроме того, к моменту начала войны Сири неожиданно проявила повышенное внимание к нему и сообщила, что снова ожидает ребенка. В последние месяцы его желание стать отцом ослабло. Он попытался убедить ее не заводить ребенка, но Сири была непреклонна. Видя ее твердую решимость, он пообещал ей, что отправится с ней за границу, как только ее положение нельзя будет скрыть.

Поэтому по многим причинам объявление войны оказалось для Моэма ниспосланным свыше подарком. Осенью 1914 года он пересек Ла-Манш в качестве переводчика санитарного батальона и в течение нескольких недель находился у самой линии фронта в северной Франции — в Дуллане, Мондидье и Амьене. Находясь в пятнадцати милях от передовой, он имел возможность увидеть ужасы и понять бессмысленность войны. Он работал в полевом госпитале, где триста раненых обслуживало два врача и несколько медсестер. Ему пришлось применять полученные им когда-то медицинские знания, которые не приходилось использовать в течение последних семнадцати лет. Он обрабатывал серьезные раны — раздробленные кости и оторванные конечности. После одного особенно ожесточенного боя батальону, к которому был приписан писатель, пришлось эвакуировать в тыл триста убитых и свыше полутора тысяч раненых. Моэм был свидетелем не одной смерти и видел, как умирали люди: одни — сохраняя самообладание, другие — с чувством отчаяния. В Амьене его поразил случай, когда по вине санитарки умер солдат, которому она вопреки указанию врача дала бульон, несмотря на ранение в живот. Когда несчастный скончался, она обвинила во всем врача.

Проявляемый писателем глубокий интерес к тому, как люди реагируют на смерть, нашел отражение в многочисленных заметках в его записной книжке. Выполняемая им работа выматывала, а его распорядок дня диктовался другими людьми. И все же жизнь в те месяцы казалась ему интересной и, как это ни странно, приносила облегчение.

Наконец батальон, в котором служил Моэм, пересек границу с Бельгией и двинулся в направлении Стенворде и Поперинге. В Ипре Моэм посетил разрушенную фабрику. Буквально через несколько минут, после того как он вышел из нее, на том месте, где он стоял, разорвался снаряд. Чистейшая случайность, которая провела грань между жизнью и неминуемой смертью, надолго запечатлелась в его памяти.

В период между октябрем 1914 и январем 1915 года Моэм познакомился с молодым человеком, который окажет глубокое влияние на всю его жизнь. Звали его Фредерик Джеральд Хэкстон. Он родился в Сан-Франциско 6 октября 1892 года, но вырос в Англии, куда после развода родителей переехал с матерью. Шатен среднего роста, с усами и хорошей спортивной фигурой, Хэкстон выглядел привлекательно. От него исходила неиссякаемая жизнерадостность, к чему так всегда влекло Моэма. Человек исключительной энергии, по своему смелый и авантюрный, необыкновенно общительный, Хэкстон легко находил общий язык со всеми.

О Хэкстоне ходило множество слухов, причем большая часть их походила на мелодраму. При этом он всегда выставлялся в дурном свете. Безусловно, он был вульгарен, нередко напивался, обожал азартные игры и был хорошо знаком с темными сторонами гомосексуальной жизни. И в то же время он мог очаровать любого. Раймонд Мортимер утверждал, например, что атмосфера на вилле Моэма «Мореск» никогда не была более непринужденной и беззаботной, чем в 30-е годы, когда всеми делами на ней заведовал Хэкстон, выступавший одновременно в роли любовника и секретаря писателя. Алек Во писал, что «почти все без исключения прониклись к Хэкстону симпатией. Я слышал от многих, что лучшие минуты с Моэмом они провели, когда в компании присутствовал Хэкстон».