Роберт Колдер - Уилли [Сомерсет Моэм: Жизнь и творчество]

Когда Моэм сел и на минуту задумался, Серл попросил Пирла подойти и поговорить с Моэмом, потому что тому ужасно не нравилось оставаться одному. «Я подошел к нему, — вспоминал Пирл, — не зная, какой задать вопрос, чтобы разрядить возникшее неловкое молчание. Я подсел к писателю и спросил: „Скажите, сэр, какое самое яркое впечатление осталось у вас в памяти?“. „Я н-не могу вспомнить н-ни об одном“, — промолвил он». Когда Пирл похвалил сад, писатель ответил, что, к сожалению, он не имеет возможности теперь видеть его. Прощаясь, Моэм пожал обоим руки и напутствовал их: «Было очень любезно с вашей стороны навестить меня. Будьте счастливы, если это только еще возможно в наши дни».

В декабре 1964 года Серл признался Патрику Кинроссу: «Мы ведем затворническую жизнь: гостей мало, и мы редко куда-нибудь выбираемся. Последний раз мне удалось побыть одному два года назад. Признаюсь честно, я так хочу наконец обрести свободу». Тем не менее, он продолжал заботиться о старом друге так же внимательно, как и прежде. В сентябре Серл по секрету сообщил журналисту Майклу Мойнихэму: «Он хочет умереть. Врач навещает его каждый день; его тело в прекрасном состоянии, он абсолютно здоров физически и не страдает отсутствием аппетита. Курс лечения [Ниханса] дал силу его телу, но не разуму».

Серл сообщил Мойнихэму, что каждую неделю Моэм продолжает получать от 300 до 400 писем, на каждое из которых он отвечает теперь одним из пяти стандартных ответов. Правда, посещения друзей часто превращаются в пытку: «Недавно приезжал Ноэл Коуард и Дэвид Нивен. Ноэл — давний друг Сомерсета. Разговора между ними не получилось. На прошлой неделе три пятиклассника из Королевской школы, отдыхавшие в Болье-сюр-Мер, посетили виллу, чтобы засвидетельствовать уважение. Им удалось лишь пожать ему руку».

Коуард, который стал понемногу отходить после гнева, охватившего его в связи с публикацией книги «Оглядываясь назад», в своем дневнике писал о томящей его грусти после посещения Моэма, потому что «тот был жалок и трогателен в своей благодарности. Бедолага доживает последние дни в полном отчаянии и преследуемый кошмарами. Он полностью утратил способность к общению и знает, что потерял контроль над своим разумом». После встречи с писателем Джордж Райлэндс вспоминал, что во время посещения им Моэма тому показалось, будто кто-то стоит за его спиной и собирается вонзить ему в спину нож и что Алан хочет оставить его.

Когда один из старых друзей писателя, Раймонд Мортимер, остановился на соседней вилле «Фиорентина», Моэм, к ужасу всех окружающих, выразил желание увидеться с ним. При встрече Моэм не узнал Мортимера и, сидя за столом, все время пытался взять фарфоровые груши, украшавшие стоящее на столе блюдо.

К концу ноября состояние здоровья Моэма ухудшилось настолько, что ведение всех дел было официально передано в руки Серла. Десятого декабря Моэм споткнулся о ковер и упал, получив при падении ссадину от удара об угол стола. Тотчас же был приглашен доктор Розанов, который наложил на рану повязку. Но как только Розанов уехал, Моэм, как ребенок, сорвал повязку, еще более травмировав рану. Когда он встал среди ночи, он снова споткнулся и ударился головой об угол камина. Этот удар, очевидно, вернул ему ощущение реальности. Полагая, что он приехал из какого-то долгого и непонятно куда путешествия, он сказал Серлу: «Я ищу тебя уже два с половиной года. Нам нужно о многом поговорить. Я хочу поблагодарить тебя и сказать: „Прощай!“»

Вскоре после произнесения этих слов он потерял сознание и был срочно доставлен в ближайшую больницу, где врачи определили, что с ним случился удар. Розанов пригласил на консилиум специалиста по сердечно-сосудистым заболеваниям и невропатолога, которые заключили, что спазм сосудов мозга во многих местах привел к их закупорке. Он был помещен в кислородную камеру. Розанов отмечал, что «силы покидали его, но тело боролось изо всех сил».

Четырнадцатого декабря состояние Моэма улучшилось: температура спала до нормальной и произошел отток крови от легких. Тем не менее Розанов, отвечая на вопросы назойливых журналистов, заявил, что только чудо может спасти писателя. Сознавая неизбежный исход, Серл заявил представителям прессы, что он перевозит Моэма на виллу «Мореск», потому что писатель всегда хотел умереть в своем доме. Однако Розанов решительно воспротивился этому и настоял, чтобы Моэм пока оставался в больнице, а если его положение станет безнадежным, то его увезут умирать домой.

На следующий день состояние впавшего в кому Моэма резко ухудшилось: температура снова резко поднялась. Стало очевидно, что смерть неминуема. Рано утром 16 декабря 1965 года Серл и Розанов вызвали машину скорой помощи и писатель проделал свой последний путь по извилистым дорогам мыса Ферра к своей вилле. Правда, он уже не сознавал, что снова оказался среди предметов, которые собирал всю жизнь, перед простиравшимся до горизонта морем. В три часа тридцать минут утра, спустя час после прибытия из больницы, он скончался в своей спальне. Узор жизни со всеми его несовершенствами был завершен.

«Врач привыкает к смерти, — произнес по этому случаю Розанов. — Но для меня это была смерть моего друга». Многие французы в знак уважения к человеку, которого они часто называли «уважаемый мэтр», принесли венки цветов к воротам его виллы. Однако, исполняя волю умершего, никакой панихиды не устраивалось. Он был кремирован 20 декабря, и его прах был доставлен в Королевскую школу в Англию.

Моэм хотел быть похоронен на монастырском кладбище Кентерберийского собора, но на нем могли быть погребены только архиепископы и другие имеющие высокий сан священнослужители. Поэтому был достигнут компромисс: прах писателя был помещен в стену библиотеки, названной в честь Моэма и расположенной на территории собора. На месте, где он был замурован, установлена мемориальная доска.

Поразительно, что Моэм, родившийся в Париже, проживший почти сорок лет на мысе Ферра, оставивший свое сердце на Капри семьдесят пять лет назад и всегда духовно ощущавший себя дома в Азии, выбрал своим последним местом упокоения Кентербери. Объяснение, должно быть, можно найти в том, что он не ощущал своих корней, его жизнь представляла собой постоянные странствия и он всегда испытывал духовную отстраненность. Кентербери, где была расположена Королевская школа, воплощал для него связь с прошлым и обществом, к которому он никогда полностью не принадлежал. Несмотря на свой космополитизм, Моэм был англичанином и Королевская школа воплощала для него английский дух. При всем свойственном ему цинизме последнее слово, произнесенное умирающей госпожой Кинг в «Эшендене» было «Англия». Возможно, оно вызывало в душе писателя эмоцию, которая была глубже, чем это готовы были признать многие.