Всеволод Иванов - Дневники

Между тем, свершаются гигантские события, страна кипит, строит, — и есть возможность показать эту стройку, и показать необыкновенно ярко. Но, вспомнишь редактора, вроде того же Панферова, и сидящий за его спиной «главлит» в виде некой дамы, плохо причесанной и плохо одетой, и дрожащей от страха, когда она глядит на вашу фамилию, — язык прилипает к гортани, не веришь в себя, в свое перо, в свою веру. Тьфу!

Писал заметки для статьи об электрификации России для «Огонька» {461} . Читал Ленина и все прилегающее к тем дням, когда засветилась электрификация. Приезд Уэллса, Горький… я хорошо помню эти дни, когда в конце 1920 года или, быть может, в первых днях 1921, впервые приехал в Петроград {462} . Чтобы проехать (от вокзала, — мой багаж какие-то мальчуганы тащили на салазках), — я дал 10 фунтов муки, — и попал к знакомым, их мне рекомендовал поэт Рябов-Бельский {463} , это были его родственники. Улицы темны, родственники Рябова-Бельского жили на Литейном, дома возвышались, как утесы, и шел по пустынным улицам с замиранием сердца. «Зачем я сюда. И выйдет ли что?» — думал я. Но вера в свои силы была, по-видимому, очень огромна: я приехал в голод, в стужу, только надеясь на свои силы. «Горький? Быть может, и поможет, а скорее всего: нет», — думал я.

Конечно, сейчас — грязно, тесно, неуютно, в литературе множество идиотов, а того больше подхалимов. Но страна, как вспомнил о тех темных днях, об этом Литейном, — страна шагнула чертовски далеко, и будет, разумеется, уютно, широко, чисто, и даже идиотов из литературы выбросим. Но, а, подхалимов? Едва ли.

…Комка озабоченно сдает первые зачеты и все мучается, что ему нужно отчитываться в какой-то английской фонетике. Тамара непрерывно звонит по телефону: очень болен ее отчим, проф. Сыромятников, и его увезли к Склифосовскому. Дети Б. И. растерялись, старушка жена лежит от волнений больная, Тамара все тащит на себе.

М. Бажан прощался по телефону: он уезжает в Киев, встречать Новый год. Я очень люблю Украину, — и никак не могу туда попасть, все несет меня в сторону. — Редактора Гослитиздата умоляют сдать «Пархоменко» — я его начал переделывать, да застряло. — В аптеке встретил Кончаловского: «Написал — „Полотера“ {464} , чудно. Лучшая моя картина!» И стал рассказывать об организации Академии Живописи, будет 20 академиков, «рвут друг друга зубами, чтоб попасть», и он показал лицом, как рвут: «И вводят Храпченко в академики, чтоб у него было больше авторитета».

29 18/1-МОСКВА ЛАВРУШИНСКИЙ 17 ВСЕВОЛОДУ ИВАНОВУ-

1327 ЛЕНИНГРАДА 43/1838 20 29 1443-

ОЧЕНЬ ЖДУ ПЬЕСУ ПРОСЬБА ВЫСЛАТЬ ПО ДОГОВОРЕННОСТИ ЛЕНИНГРАД ПАРК ЛЕНИНА 4 ТЕАТР ЛЕНКОМСОМОЛА — ПРИВЕТ ЮДКЕВИЧ;

1752

Священная книга магометан, Коран, содержит в себе, в отличие, например, от Библии, обнимающей период несколько сот лет, исключительно откровения Магомета. Но слова пророка вначале не записывались, а хранились только в памяти верующих; позже у Магомета был секретарь, Зейд ибн Сабит из Медины, но все же после смерти пророка остались только разрозненные и отрывочные записи на листьях финиковой пальмы, на камнях и на костях. И когда в жестокой битве при Иемамы, через год после смерти пророка, погибло большое число лиц, бывших в непосредственном общении с ним, и тем самым слову пророка грозила опасность прийти в забвение, халиф Абу-Бекер распорядился, чтобы Зейд собрал и привел в порядок все откровения Магомета. Зейд расположил 114 сур Корана в таком порядке: более пространные и более важные в практическом смысле впереди, более краткие — к концу. Получился в общем порядок, обратный хронологическому, так как более краткие и в то же время более вдохновенные пророчества относятся, как мы знаем, к более раннему времени. Очень скоро в разных списках Корана получились, благодаря опискам, а также диалектическим различиям, разночтения, и второй халиф, Осман, тоже вынужден был заняться редакцией Корана. Текст, установленный назначенной для этого комиссией в составе того же Зейда и трех мекканцев, считается до сих пор подлинным Кораном. Сам Осман также работал над священным текстом и, по преданию, был убит за этой работой.

31 декабря 1946, вечер.

— Эта вырезка из книги вот почему любопытна. (Книгу я читаю впервые — для «Эдесской святыни».)

О Коране Османа я услышал впервые в 1923—24 году от библиотекаря Гребенщикова {465} , бородатого собирателя книг и гравюр, работавшего в Публичной библиотеке. Я жил тогда в Ленинграде, на Выборгской стороне, на ул. К. Маркса. Кабинет у меня был в домовой церкви, и на потолке еще парили четыре ангелочка, — фрески.

Гребенщиков сказал мне, что Коран отправили в 1919 году в Среднюю Азию, чтоб привлечь мусульман на нашу сторону. Затем где-то я прочел, что Коран был похищен — было нападение на поезд бандитов в степи, и Коран раздали по листку, разбойникам.

Я захотел написать об этом повесть. Но если писать о Коране, то будет слишком фотографично… так возникло «Возвращение Будды». А. Воронскому повесть не понравилась, он ее напечатал в каком-то альманахе и не стал печатать в «Красной нови» — считая эту повесть слабой. Я ему поверил, но все же издал повесть отдельно. Повесть затем, позже, была переведена на польский, и помню К. Радек сказал мне как-то: «Вы, Всеволод, написали плохую контрреволюционную книжку. Я читал ее по-польски». Это и было «Возвращение Будды». Я не понял Радека, я не понимаю его слов и сейчас. Чего в повести контрреволюционного? Политика есть политика, и профессор, который везет Будду, понимает это, хотя и смутно. Жаль, что написано сжато, надо было б написать роман, но я побоялся, что роман выйдет экзотическим, так как у меня не хватало ни мыслей, ни наблюдений: я не был в Монголии, и монголов видел только на перронах железных дорог. Повесть успеха не имела. А между тем она-то и знаменует поворот к «Тайному тайных».

В рукописном Отделе Импер. Публичной библиотеки в С.-Петербурге хранится список Корана, листы которого забрызганы кровью, — по магометанскому преданию — кровью Османа, убитого при чтении именно этого экземпляра. Коран написан крупным, красивым почерком на 353 листах пергамента (некоторые листы — бумажные) большого формата (68x53 см.). Этот экземпляр был прислан в Петербург генералом фон Кауфманом в 1869 году, после взятия Самарканда. Генерал при этом сообщал, ссылаясь на улемов мечети Хаджи Ахрары, где взят был Коран, будто «Коран этот в настоящее время как для мусульман, так и для самой мечети никакого значения не имеет». В действительности этот экземпляр священной книги служит предметом ревностного поклонения как для местных, петербургских, так и для приезжих мусульман. Как частные лица, так и прибывающие временами в Петербург средне-азиатские посольства ищут случая побывать в библиотеке, чтобы поклониться святыне и целовать листы, обагренные «священной кровью Османа» {466} .