Гиора Ромм - Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Через какое-то время в двери открылась «кормушка», и в камеру заглянул чей-то глаз. Затем кормушка захлопнулась, дверь открылась и в камеру вошел Саид.

«Рабочий день заканчивается, карета „скорой помощи“ возвращается в Каир. Если Вас не заберут сегодня, Вы останетесь здесь по крайней мере до завтрашнего утра. Проявляя упрямство, Вы совершаете ошибку и причиняете себе вред».

«Я боевой летчик, я офицер, капитан израильских ВВС, и мне нужна медицинская помощь». Тело охватила слабость, я чувствовал, что у меня подскочила температура. Глубоко в душе я очень боялся, причем не только из-за своего медицинского состояния. Звуки, запахи, музыка из тюремного репродуктора, призывы муэдзина — все это не оставляло никаких сомнений, что я в арабской стране. Тем не менее сознание продолжало протестовать: я в плену? Я? Один из избранных, отобранных для первого курса, готовившего пилотов «Фантомов» [13] Макдоннел-Дуглас F-4 «Фантом» II (McDonnell Douglas F-4 Phantom II) — истребитель-бомбардировщик, истребитель-перехватчик, самолет наземной поддержки третьего поколения. Первый в мире серийный истребитель, несущий ракеты среднего радиуса действия. , когда эти самолеты только появились в Израиле? Как это могло случиться? Что я сделал неправильно?

Дверь отворилась. У входа стояли Саид и двое из четырех дознавателей, допрашивавших меня прежде. Они предложили мне сделку. Я получаю медицинскую помощь, а когда поправлюсь — начинаю сотрудничать и отвечаю на все вопросы. Когда их любопытство будет удовлетворено, ко мне допустят представителей Красного Креста.

Я подумал, что сделанное предложение превосходит все, о чем я мог только мечтать. Я находился в шоковом состоянии. Тем не менее я действовал, словно тщательно взвешиваю и обдумываю их предложение, и принял его лишь после того, как выждал паузу. Однако египтяне были осмотрительны: «Как мы можем знать, что вы сдержите свое слово?»

— Израильский летчик никогда не лжет! — возмущенно ответил я.

Дознаватели дали Саиду короткое распоряжение и скрылись в коридоре. Через минуту один из них вернулся в камеру и обратился ко мне на иврите: «И если есть вещи, о которых мы не спросим, но вы о них знаете, очень важно, чтобы вы рассказали и о них тоже. Вы это сделаете?»

— Разумеется, — ответил я. — Если я останусь доволен медицинским обслуживанием, я, как честный офицер, сдержу свое слово.

Иврит?! Он говорит на иврите?!

На этот раз меня действительно перенесли в карету «скорой помощи», оказавшуюся обычным микроавтобусом. Сквозь повязку, которой мне завязали глаза, я мог видеть, что на улице темно. Меня положили на пол микроавтобуса, на этот раз на одеяло, и мы поехали, видимо, в госпиталь, Чтобы попасть туда, нужно было проехать по улицам города, и мне хотелось думать, что это Каир. Все городские звуки свободно проникали в микроавтобус, и я понимал, что вокруг никто даже не догадывается, что здесь, внутри раздолбанной машины, лежит израильский военный летчик, о котором, возможно, они уже слышали в новостях.

Меня вынули из автобуса и, все еще с завязанными глазами, положили на больничную каталку. Когда меня повезли, я высунул правую руку — единственную конечность, которой мог двигать, и сорвал с глаз повязку. Мы въехали в больницу через ее главный вход и оказались в просторном зале, украшенном круглыми зелеными колоннами диаметром около трех футов. Мою каталку везли два медбрата в белой униформе. Люди вокруг смотрели на меня просто, чтобы убить время, в ожидании своей очереди. Черные металлические двери лифта разъехались, и мы вошли — два медбрата и два конвоира, сопровождавших меня из тюрьмы. Лифт остановился, меня вывезли в больничный коридор. Каталку покатили вперед, мимо белоснежных медсестер и дверей в кабинеты, которые точно не были тюремными камерами. Я в больнице!

Мысли немного туманились от страха и неопределенности, но я понимал, что здесь реализуется какой-то сценарий, в рамках которого можно действовать. Это оказало несомненный эффект на мою способность отслеживать ситуацию и помогло привести в порядок свои мысли. Было очевидно, у что впереди лежит длинный и очень темный туннель.

В операционной меня ждал доктор Абсалем. Он не сказал мне ни слова и вообще производил неприятное впечатление. Он дал распоряжение, и меня переложили на операционный стол. Я оглядел медицинский персонал, стоящий вокруг, — и внезапно все погрузилось во тьму.

Очнулся я утром и обнаружил, что лежу на больничной койке и в полном сознании: я твердо знал, что я военнопленный и нахожусь в Египте. Я огляделся. Палата была просторной. Я бы даже сказал, огромной. Моя кровать была единственной во всей комнате. Она находилась у левой стены, и отстояла от нее где-то на три фута. На правой стене, довольно далеко от меня, было окно во всю длину. Однако когда я попробовал приподняться, чтобы осмотреться, то обнаружил, что все мое тело заковано в гипс. Нет, к счастью, не все тело, моя правая рука по-прежнему была свободна. Обе ноги были заключены в гипсовую повязку. Гипс, покрывавший левую ногу, был соединен с гипсом, покрывавшим правую ногу, широкой секцией, обвивавшейся вокруг туловища и призванной зафиксировать раздробленное правое бедро. Левая рука была в гипсе от пальцев до плеча и наклонена под углом девяносто градусов. Никогда в жизни у меня не было переломов, и вот я получил все это по полной программе. Три мои конечности были в гипсе, плюс широкий гипсовый пояс, охватывавший мои чресла, доходивший до пупка и соединявший гипс на ногах. Эта конструкция определенно действовала мне на нервы.

Однако даже в этой не слишком удобной позиции я мог довольно много узнать о своей комнате. Дверь, состоящая из двух металлических секций, открывающихся в разные стороны, находилась далеко слева. Стены было абсолютно голые, без каких-либо «опознавательных знаков» или самых маленьких картин. В дальнем правом углу стояли стол и два стула. Там сидели двое в штатском. Они не двигались. Кроме них в палате находилась медсестра. Она подошла ко мне, и тут я почувствовал сильное головокружение и страшную жажду, которая всегда наступает после наркоза. Гипсовая повязка меня душила. Я не мог пошевелить ни одной частью тела и чувствовал чудовищную слабость. Я знал, что медсестра находится рядом и по-арабски попросил воды. Она взяла медицинский шпатель, обмотанный влажной марлей, и засунула мне в рот. Я высосал всю воду и попросил еще. Когда же я наконец избавлюсь от этой жажды, которая так меня терзает… собственно, уже сколько времени? Мысленно посчитав, я понял, что начался мой третий день в Египте.

Медсестра заговорила со мной по-английски. Она спросила, как я себя чувствую. Что-то пробормотав в ответ, я впал в полубессознательное состояние. Я понимал, что спешить мне решительно некуда. Чувствовал себя отвратительно.