Гиора Ромм - Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Я проснулся около полудня, хотелось пить и избавиться от гипса. Теперь в комнате находились три медсестры. Одна из них подошла и представилась, сообщив, что она — старшая медсестра. Затем она вновь смочила мне рот с помощью шпателя и сказала, что я в порядке. Двое охранников теперь стояли около кровати и с любопытством меня рассматривали. Две другие медсестры присоединились к старшей, отодвинули охранников, начали мыть меня и менять постельное белье. Постепенно я отошел от наркоза, в голове прояснилось, и я постарался изучить свое новое местопребывание. К еде, которую мне принесли, не мог даже прикоснуться.

Неудобный гипс все время заставлял меня извиваться. Но все еще был мягким и немного сырым, и я чувствовал, как он трескается от моих движений. Вечером Саид навестил меня в больнице. Он с восторгом говорил о замечательном лечении, получаемым мной, сказал, что египтяне исполнили свою часть сделки и что мне не следует забывать о своем обещании. «Израильский летчик никогда не лжет», — напомнил он мне с улыбкой.

В гипсе на правом бедре египетские врачи оставили небольшое окошко над открытой раной, из которой торчала кость. Время от времени медсестра открывала окошко, прочищала рану, посыпала ее стрептоцидом [14] Антибактериальный препарат из группы сульфаниламидов. и снова закрывала окошко. Несмотря на эту процедуру, по ночам у меня поднималась температура, и я точно знал, что у меня инфекция, возможно, из-за открытой раны. Пользуясь тем, что мне нужно глотать таблетки, я пил как можно больше воды, надеясь приглушить жажду, мучившую меня постоянно.

Когда я открывал глаза, в комнате неизменно находились два охранника и разные медсестры. Постепенно наладилась повседневная рутина: умывание и смена постельного белья утром, не слишком успешные попытки меня накормить, визит доктора раз в день, постоянно трескавшийся гипс…

Вечером меня снова отвезли в операционную в сопровождении нескольких медсестер, среди которых были и те, кому не было поручено заботиться обо мне. Видимо, в больнице прознали, что здесь находится израильский пилот, и захотели посмотреть на редкого гостя. Пока меня катили по коридору, я держался правой рукой за спинку кровати над головой. Одна из сестер легонько погладила мои пальцы, видимо, не в силах сдержать желания коснуться пришельца из чужого незнакомого мира. Я не мог ничего сделать и быстро разжал, а затем снова сжал свои пальцы. Египтянка вскрикнула и отдернула руку. Все засмеялись.

Кровать катилась дальше, и медсестра, увы, больше не гладила мне пальцы. Когда я проснулся на следующее утро, то увидел, что начавший разваливаться гипс заменили и что мои ноги соединены теперь прочной распоркой, не дававшей двигать ими и, соответственно, не позволявшей еще раз сломать гипс. Чтобы ускорить застывание, над ней поместили небольшой радиатор.

Я еще не выстроил никаких отношений ни с одной из сестер, работавших посменно. Всего их было восемь, по две медсестры в каждой смене. Обреченный на неподвижную жизнь в своей гипсовой тюрьме, я сосредоточился на боли и дискомфорте, на температуре, подскакивавшей каждый вечер и не спадавшей до утра, а также на попытках выяснить, каким правилам поведения мне нужно следовать.

Охрана также состояла из четырех пар, менявшихся каждые двадцать четыре часа. Одни охранники просто наблюдали за мной из угла, другие подходили и пытались со мной заговорить. Я все еще не мог есть. Мой обмен веществ все еще не восстановился, и это лишь ухудшало мое состояние.

Меня интересовало, как разные окружающие люди ко мне относятся. Али, один из охранников, сидел у кровати и говорил, что не отойдет от моего изголовья, пока я не съем завтрак. Он объяснял, как важно есть, чтобы поправиться, резал мясо на мелкие кусочки, чистил мне апельсины и делил их на дольки. Другой охранник, чье имя я забыл, никогда не упускал случая сделать мне гадость. Закончив есть в своем углу, он подходил ко мне, склонялся над моей головой и громко рыгал мне прямо в лицо. Когда его просили вынести за мной «утку», он поднимал ее так, что половина содержимого выливалась мне на живот, замочив большую часть простыни и матраса.

Хотя охранники отличались друг от друга и внешне, и социальным происхождением (последнее тоже было очень заметно), я классифицировал их исключительно по отношению ко мне. Оно менялось от враждебности сторонника уринотерапии до сострадания другого, по всей видимости студента, для которого охрана была подработкой, — как-то вечером он засунул мне под одеяло шоколадку.

Отношения с медсестрами оказались несколько более сложными — возможно, поскольку их рутинная работа включала заботу обо мне на самом интимном уровне. Они мыли меня, обрабатывали рану на бедре, переворачивали меня с боку на бок утром и вечером, меняли простыни, протирали спину спиртом и присыпали кожу тальком, чтобы избежать пролежней.

Их отношение ко мне тоже варьировалось от нескрываемого неприятия до искренней симпатии. Одна из них, Айша, проявляла ко мне особый интерес. Она пыталась opганизовать свои смены так, чтобы именно ей выпадало массировать по вечерам мою спину. Это заметили охранники, и однажды вечером самые грубые охранники попытались не впустить ее в комнату поздно вечером, когда я был один. Однако она настояла на своем, оттолкнула их и вошла. Подойдя к кровати, она помогла мне повернуться на левый бок и начала нежно массировать. При этом она, как обычно, говорила со мной по-английски, рассказывая о моем состоянии и пытаясь побольше узнать обо мне.

Время от времени со мной заговаривала старшая медсестра. Я благодарил ее за то, как сестры заботятся обо мне, и говорил, что в один прекрасный день смогу проявить гостеприимство, пригласив в Израиль.

— Что Вы такое говорите? — отвечала она. — Вы же знаете, что стоит мне выйти из самолета в аэропорту в Лоде, как люди набросятся на меня с ножами и зарежут на месте.

Это был один из моментов, заставивших меня задуматься об огромной цене, которую мы платим за неверные представления друг о друге; цене, которую в конечном итоге платят те, кто физически участвует в этом конфликте. Я выразил искреннее недоумение по поводу сказанного, но она остановила меня движением руки, сказав: «Вы прекрасно знаете, что произойдет».

На седьмой день пребывания в больнице около девяти вечера дверь отворилась, и вошли Саид и еще один мужчина, которому на вид было за пятьдесят. Подобно многим египтянам, которых мне довелось видеть до сих пор, он носил рубашку, застегивавшуюся спереди на крупные пуговицы, с двумя большими карманами внизу. Прямо за ним вошли два солдата, которые принесли и поставили у кровати маленький столик. Саид и его товарищ спросили, как я себя чувствую, и добавили, что мое состояние явно позволяет приступить к исполнению второй части нашего соглашения, т. е. начать допрос. Мое сердце бешено застучало. Я понимал, что выбора у меня нет, и придется ответить на вопросы египтян.