Гиора Ромм - Одиночество. Падение, плен и возвращение израильского летчика

Операция по спасению моего бедра оказалась непростым делом.

Гипс, сооруженный в Египте доктором Абсалемом, оказался совершенно бесполезным. Перелом не был ни чистым, ни простым. Берцовая кость была раздроблена на мелкие кусочки. После удаления костных осколков четырехглавая мышца держалась на незакрепленной кости длиной около четырех дюймов.

Команда ортопедов из больницы «Тель га-Шомер» должна была заново вскрыть правую сторону бедра на всем протяжении от таза до колена. В ногу вставили семнадцатидюймовый стержень из нержавеющей стали, вокруг которого мне имплантировали кость, взятую с левой стороны таза. Естественный рост этой кости должен был послужить основой восстановления бедра.

Меня снова обрядили в гипсовые штаны. Снова я не мог двигаться. Однако на этот раз, когда «скорая» везла меня из больницы, меня ждала не одиночная тюремная камера, а мой новый дом в Хацоре, моя жена Мирьям и моя собственная кровать. Над кроватью техники ремонтного подразделения авиабазы смонтировали специальную металлическую конструкцию, позволяющую приподняться без помощи Сами или Османа.

Надию и Айшу из «Тель га-Шомера» звали Анка, Гила и Шоши, и, к моему удовольствию, они говорили на иврите. И хотя они ничего не знали о выставленной в кнессете карте великого Израиля от Нила до Евфрата, вместе с остальным медицинским персоналом они помогли мне справиться с послеоперационными болями и подскакивавшей каждую ночь температурой, а также приспособиться к своей крайне ограниченной подвижности. (В этом смысле мое положение мало отличалось от того, что было в Египте.) Благодаря им через некоторое время я смог вернуться домой — к Мирьям и нашему маленькому убежищу, которое она с любовью приготовила, пока я был в больнице.

Проснулась Мирьям и с удивлением увидела меня лежащим, уставившись в потолок. Я ничего не рассказал ей о ночном кошмаре. К тому времени я не спал уже полчаса. Я все еще был расстроен из-за этого сна и не хотел говорить об этом. Я надеялся, что больше это не повторится, и предпочел сохранить это неприятное происшествие в тайне.

Мы занялись повседневными делами. Как и в любое другое утро, Мирьям прилежно исполнила все обязанности больничной сиделки. Когда она отдернула шторы окна с восточной стороны, комнату залило солнце, и последние воспоминания о ночном кошмаре растаяли, как дым. Сейчас все это казалось мелочью вроде скрежета патефонной пластинки, о котором забываешь, стоит передвинуться игле.

Три ночи спустя я обнаружил, что бегу по коридору какого-то незнакомого здания. За мной никто не гнался, но я отчаянно хотел выбраться отсюда. Чем дольше я бежал, тем уже становился коридор. Неважно, поворачивал я вправо или влево, стены сжимались все сильнее. Мое сердце разрывалось от невероятных усилий, которые я прилагал, чтобы достичь выхода прежде, чем коридор окажется слишком узким, чтобы я мог протиснуться. Однако он лишь сужался и сужался. В какой-то момент он стал таким узким, что когда я попытался развернуться и вернуться назад, к загадочной стартовой точке, я не смог этого сделать. Я понял, что я в тупике, в ловушке…

И вновь я проснулся, совершенно обессиленный и измученный. В комнате царила тьма. Я потянулся направо, к столику около кровати, и отыскал часы. Было два часа ночи. Я лежал неподвижно, надеясь, что Мирьям не проснется, пытаясь отыскать способ успокоиться, осушить испарину, привести в норму сердцебиение, взять под контроль участившееся дыхание и постараться опять уснуть.

Прошло много времени, прежде чем я снова задремал. Тем временем я начал понимать, что плен — одна из тех вещей, которые остаются с тобой, даже когда физически ты давно находишься в другом месте. Когда поздно утром я снова проснулся, то начал думать, что готовят мне следующие ночи, а главное — куда эти сны меня ведут?

Процесс восстановления протекает у бывших военнопленных так же, как у всех остальных. Кости и мышцы у всех одинаковые, лечение занимает одинаковое время, а врачи и медсестры в любом случае делают все, что в силах. Вместе с тем я медленно осознавал, что мне придется заплатить здоровьем за то, что настоящее лечение началось лишь через четыре месяца после того, как я получил травму.

Однако фанфары в честь моего возвращения в Израиль заглушали все, включая понимание, что мне никогда не стать таким же, каким я был прежде. Мое возвращение стало общенациональным событием. Оно послужило источником радости для всех жителей страны в самом простом и чистом виде. Для меня это оборачивалось бесконечным потоком посетителей, приходивших выразить свои чувства, — некоторых из них я знал, других никогда прежде не видел. Начальник штаба Хаим Бар-Лев прислал мне экземпляр недавно опубликованной книги прославленного израильского спецназовца Меира Гар-Циона [54] Меир Хар-Цион (1934-2014) — капитан израильского спецназа, один из наиболее известных офицеров-десантников израильской армии, боец «Подразделения 101» и 890-го батальона. Премьер-министр Давид Бен-Гурион называл его «новым Бар-Кохбой», а генерал Моше Даян — «солдатом номер один». . Основатель сельскохозяйственных поселений Авраам Герцфельд [55] Авраам Герцфельд (1891–1973) — сионистский активист, депутат кнессета первых пяти созывов от партии МАПАЙ. , которого я слышал по радио, но никогда не видел, навестил меня и оставил книгу о молодежном движении «Га-шомер га-цаир». Главный раввин Шломо Горен [56] Шломо Горен (Горончик; 1917–1994) — третий главный ашкеназский раввин Израиля (1973–1983). С 1948 по 1968 год занимал должность главного военного раввина. подарил мне великолепную менору — «как потомку Хасмонеев». Представитель Красного Креста в Израиле подарил мне книгу об истории Красного Креста. Меня посетили начальник разведки Армии обороны Израиля Аарон (Ареле) Ярив [57] Аарон Ярив (Рабинович, 1920–1994) — израильский военный и государственный деятель, депутат кнессета, министр. После 1975 года возглавлял Центр стратегических исследований при Тель-Авивском университете. и верховный комиссар полиции. Даже премьер-министр Голда Меир провела день в моей комнате, пытаясь понять, что я пережил. Словом, посетители шли нескончаемым потоком, с утра до вечера. Это утомляло меня, и я чувствовал, что мне необходимы покой и определенный контроль над личным пространством.

Среди посетителей были и сотрудники Управления разведки Армии обороны Израиля, которым нужны было сведения о допросах, которым я подвергался. Беседа с ними принесла мне несомненное облегчение, поскольку я впервые получил возможность поговорить о том, о чем думал все последние месяцы. Прежде всего, это была возможность максимально детализированным, упорядоченным и систематическим образом избавиться от груза долгих ночей с Азизом, ощутить свою связь с Израилем и с тем человеком, каким я был прежде. Это была еще одна версия разбора полетов, неотъемлемой части того распорядка, к которому я привык с тех пор, как стал пилотом. Было приятно снова стать активным участником такого разбора. Когда мы с этим покончили, я чувствовал себя легче и свободнее.