Михаил Лев - Длинные тени

— Значит, в Горае все-таки жили твои родственники?

— Нет, Берекл, никакие мы не родственники. Но когда я читала газету, все во мне рыдало. Я уже не рада, что затеяла этот разговор с тобой. Мне теперь не хочется, чтобы ты даже читал эту статью.

— Тогда сама расскажи, о чем в ней идет речь.

— Ну, слушай, — начала она. Люблинский музей решил показать в своей экспозиции, как выглядели еврейские местечки в Польше до того, как они были стерты с лица земли в годы войны. Музей обратился ко всем, кто знает что-нибудь о семье Розенберг, жившей в Горае до 1942 года, и просит сообщить об этом. Музей намерен сохранить не только «стены», но и обстановку, одним словом, даже «атмосферу» этого дома. Вот они и разыскивают кого-либо из этой семьи. А теперь послушай, что с ними стало. Было их семеро: Пинхус Розенберг, жена его Фейге и пятеро детей. В августе 1942 года их вместе со всеми евреями вывезли в лагеря Бельжец и Собибор… Нет, дорогой, не могу… — и она умолкла.

Берек видел, что Фейгеле вся дрожит. Должно же было случиться, что музей разыскивал следы некоей Фейге Розенберг и наткнулся на его Фейгеле.

— Знаешь что, — неожиданно пришла Береку в голову спасительная мысль, — я бы, пожалуй, не отказался съездить сейчас с тобой в Дельфт. Еще не поздно.

Когда они вышли из дома, на улице было ясно и солнечно, а над головой — чистое голубое небо. Черногрудая, со светлыми полосками птичка вспорхнула со ступенек и уселась поодаль, как бы давая им пройти.

После необычного для этих мест сухого жаркого лета наступила холодная осень с частыми дождями вперемешку со снегом. Пациентов Берека чаще обычного одолевали сердечные недуги, так что уже с самого утра он был настолько занят, что некогда было даже передохнуть. Когда, наконец, закончился прием и последний пациент покинул кабинет, Берек с облегчением сбросил с себя халат. Он собрался было вымыть руки, как кто-то требовательно постучал в дверь. Берека удивило, что Фейгеле не предупредила его, что в приемной дожидается еще один больной. Но это был не пациент.

Неожиданным посетителем оказался Вондел. Не успел он переступить порог, как Берек по его расстроенному лицу понял, что случилось неладное. Неужели с Гроссом?

Уже месяца полтора от Леона нет никаких вестей. Как будто в воду канул. Сколько Берек ни звонил, квартирный телефон в Бразилии не отзывался. Вондел попытался узнать что-либо о Леоне у их общих знакомых, но и они ничего определенного не могли ему сообщить. Кто-то слышал, будто он собирался куда-то поехать, но куда именно и надолго ли, он никому не сказал. Больше всех беспокоился Берек. Вондел к отсутствию вестей от Гросса относился более спокойно. И раньше нередко случалось, что Леон подолгу не давал о себе знать. При первой возможности все прояснится, он сам расскажет.

В последнем письме к Вонделу, датированном концом августа, Гросс дал понять, что Иозеф Менгеле, возможно, находится в Сан-Паулу. Он писал также, что Зигфрид Якель — двойник Вагнера — за последнее время дважды встречался с Терезой Штангль и подолгу с ней беседовал. Это он узнал не от самой Терезы. Судя по всему, она его избегает.

Эти новости должны были насторожить Гросса, но излишней осмотрительностью он никогда не отличался.

Да, к сожалению, предчувствие не обмануло Берека. Вондел, не глядя, придвинул к себе стул и тяжело опустился на него. Он получил письмо от дочери Леона, и вот что она сообщает.

Отца в последний раз видели днем двенадцатого сентября, когда он вышел из дома. Следы его были обнаружены только через месяц. Нашелся его автомобиль. Экспертиза установила, что из машины его вытащили насильно. Политическая полиция отказалась заняться расследованием этого дела. Комиссар полиции по месту жительства Леона в Сан-Паулу считает, что никакой надежды на то, что Гросс жив, нет. Он также высказал сомнение, удастся ли найти его труп. Полиция опросила несколько человек, близко знавших Гросса, и среди них Терезу Штангль. У нее в доме на улице Фрей Гаспар Гросс был за день до своего исчезновения. Однако фрау Штангль заявила, что она не представляет себе, кто мог быть заинтересован в исчезновении Гросса.

Берек все больше укорял себя: надо было настоять на том, чтобы Гросс хоть на время уехал из Бразилии. Он обязан был во что бы то ни стало убедить его в этом.

Леон, Леон! Какой же это был порядочный, доброй души человек! Беседы с ним всегда были полны глубокого смысла. Он был открыт и доброжелателен к друзьям и резко непримирим к врагам. Как антифашисту ему и до и во время войны пришлось испытать немало невзгод, но и после войны он не смирился и продолжал борьбу. Его все время тянуло домой, в родной Киль, но Леон обрек себя на жизнь в одиночестве, на чужбине и ни на один день не прерывал полной опасностей работы.

Теперь он бесследно исчез, пропал без вести, как на войне. И, хотя время мирное, никто не сможет возложить венок на его могилу.

Вондел сидел с опущенной головой. Губы его сжались. Берек стоял рядом и молчал. Нет, о Леоне он не перестанет думать как о живом. Пусть не гаснет, хоть и призрачный, огонек надежды.

Минуло почти два года с того осеннего дня, когда Вондел принес Береку печальную весть о Гроссе. За это время Верховный федеральный суд Бразилии большинством голосов отклонил требования Польши и Западной Германии, Австрии и Израиля о выдаче им палача Собибора — Вагнера.

Правда, до этого министр юстиции Бразилии дважды выносил решение о передаче Вагнера Федеративной Республике Германии для суда над ним, но оба раза парламент отменял это решение.

Сообщить арестованному, что он может собрать свои вещи, так как завтра его выпустят на свободу, уполномочили тюремного врача Амаду Билака.

Почему, могут спросить, эта миссия была поручена врачу, а не кому-либо другому из тюремной администрации? Потому, что Вагнер прикинулся психически больным. (В том, что это чистейшая симуляция, никто в тюрьме не сомневался.) Поэтому он был не столько в ведении надзирателя, сколько в ведении врача. Сам Вагнер относился к Билаку с недоверием. И даже когда арестованный недавно перенес ангину в тяжелой форме и несколько дней подряд у него была высокая температура, он наотрез отказался от предписанных ему тюремным врачом лекарств и процедур.

По-другому относился Вагнер к психиатру, которого рекомендовал ему Юджин Фушер. От него он был в восторге. Оказалось, что здесь, в тюрьме, легче легкого, будучи в здравом уме, считаться психически больным. Чтобы усвоить эту науку, не требуется много времени и больших усилий. Если не принимать в расчет нескольких попыток к самоубийству, затеянных Вагнером видимости ради, эта «наука» далась ему без особого труда. Раза два он принимался швырять на пол все, что попадалось ему под руку, но буйствовал он лишь настолько, чтобы не приходилось утихомирить его силой.