Михаил Лев - Длинные тени

Нередко спрашивают, почему именно ему поручили стать во главе восставших? Конечно, немаловажным было то, что узники из десяти оккупированных стран видели в нем представителя Красной Армии, наносившей победоносные удары по нацистам. Но почему лейтенант Печерский, а не майор Пинкевич?

Пинкевича он и сейчас хорошо помнит. Это был довольно крепкий мужчина лет сорока, с постоянно воспаленными веками, без бровей и ресниц. Говорить с ним можно было только о пустяках; едва речь заходила о чем-то серьезном, он умолкал. Правда, как только их привезли в Собибор, он первый заметил, что паровоз не тянет, а толкает состав и остановился у заграждения из колючей проволоки с таким расчетом, чтобы ни машинист, ни его помощник и кочегар границы лагеря не переступали. Позже стало ясно, что так происходит каждый раз, когда прибывает эшелон с узниками. Это делалось для того, чтобы никто, кроме эсэсовцев, не мог выйти из лагеря.

Ничего хорошего о Пинкевиче не запомнилось. Оказать сопротивление более сильному он был неспособен, однако с узниками по армейской привычке разговаривал приказным тоном и не терпел возражений. Но стоило появиться кому-нибудь из охранников, он покорно опускал голову и поспешно укрывался за чужими спинами. Пинкевич был из тех, кто больше всего на свете дорожит своей шкурой, и рассчитывать на то, что он сможет предпринять что-то на свой страх и риск, не приходилось. Печерский, и не он один, считал, что такой человек в руководители не годится.

О других легко судить, а что, если с этой же строгой меркой подойти к самому себе?

Надо признаться, что, оказавшись в плену, он настолько растерялся, почувствовал себя таким подавленным, что все в нем кричало от отчаяния. Тогда казалось — войне не будет конца. Все, что он видел, слышал и испытал, породило у него в голове такую сумятицу, что, как и тысячи ему подобных, считал себя заживо погребенным. Чтобы преодолеть отупляющее равнодушие, требовалось сверхчеловеческое напряжение. Пришел он немного в себя только в рабочей команде, в которой очутился весной сорок второго года. Здесь он понял, что если есть хоть капля надежды, нельзя опускать руки.

Он подобрал себе двух товарищей, на которых можно было положиться. В трудную минуту куда легче разглядеть, кто чего стоит. Каждый из них готов был прийти на выручку другому. Они решили во что бы то ни стало бежать. Все было обговорено, нужно было только выждать, чтобы подвернулся удобный момент.

Было это в начале мая 1942 года. Несколько дней подряд их гоняли к какому-то крохотному обгоревшему железнодорожному вокзальчику на погрузку и выгрузку вагонов. Незаметно добраться до ближайшего лесочка им удалось, но не более чем через час их, избитых в кровь, приволокли назад и посадили в карцер. За попытку к бегству обычно расстреливали или вешали на аппельплаце. Почему им посчастливилось и они избежали этой участи, трудно сказать. Их отослали в Смоленский лагерь и через две недели — в Борисовский.

Пока Печерский не попал в Собибор, ему казалось, что хуже того, с чем ему довелось столкнуться в лагерях для военнопленных, и быть не может. Здесь же, в Собиборе, он понял, что это далеко не так. В лагере смерти он увидел такое, чему отказывался верить человеческий разум. Но он видел, что его ближайшие товарищи и друзья — Борис Цибульский, Александр Шубаев, Аркадий Вайспапир, Семен Розенфельд — рассчитывают на него, ждут от него действий, и это придавало ему силы. Чувство ответственности за всех близких ему людей не позволило ему отчаяться, покориться обстоятельствам.

Первым из немцев на него обратил внимание обершарфюрер СС Карл Френцель и пытался с помощью краюхи хлеба с кусочком маргарина приручить его перед смертью, сделать его, голодного, податливой овечкой. Эсэсовцу это не удалось. Податливой овечкой Сашко не стал.

За день до восстания Лейтман как-то в разговоре заметил: «Саша, кое-кто считает, что даже к своим друзьям ты слишком строг и требователен. Я им ответил: «И хорошо. Вожак должен быть таким. Тем более, что себя он и вовсе не щадит».

С той далекой, но незабываемой поры много воды утекло, но он все так ясно помнит. И чему удивляться?

Печерский поднялся со стула и взглянул на стенные часы. О-о, как далеко минутная стрелка убежала! Он хотел было съездить на рынок, но погода неважная, лучше из дома не выходить. На улице холодно и, главное, ветрено. Небольшие лужицы, образовавшиеся от таявшего снега, снова затянуло ледяной коркой. И хотя сквозь узкий разрыв в облаках прорезалось солнце, стужа набирала силу. Пожалуй, лучше он пороется в папке с письмами Томаса. Он натягивает на себя серый свитер с красными воротом и манжетами и направляется в большую комнату — в залу, как в шутку ее именует Ольга Ивановна, — вдоль стены на полках в строгом порядке расставлено множество папок. Некоторые из них, те, что он недавно забрал из переплетной мастерской, еще пахнут клеем. Здесь хранятся уже появившиеся в печати и еще неопубликованные материалы о Собиборе. Если это материалы на иностранных языках, к каждому приложен русский перевод. В отдельные папки вложены фотографии, рисунки, письма. Писем здесь такое множество, что даже трудно себе представить, как один человек в силах был ответить на каждое из них.

В зеленом дерматиновом переплете с цифрой I на корешке — альбом, и в вырезы его плотных листов, предназначенных для семейных фотографий, вставлено множество документов. Для Печерского они бесценны: это первые официальные данные о событиях в Собиборе.

Варшава, 24 октября 1943 г.

Бунт в Собиборе. Во второй половине октября произошел кровавый бунт евреев в лагере смерти Собибор. Узники лагеря убили несколько десятков своих палачей — эсэсовцев и вахманов. После поджога лагеря узники бежали.

Этот документ нуждается в некоторых уточнениях. Первое: лагерь подожгли не узники, а сами эсэсовцы по приказу Гиммлера: и второе: сводка помечена 24 октября — на десять дней позже восстания. Удивляться этим неточностям не приходится, если принять во внимание условия подполья.

Варшава. 16 ноября 1943 г.

Ликвидация лагерей проводится в быстром темпе. Узников расстреливают из пулеметов. Первыми сжигают лагеря, в которых находились евреи. Третьего ноября был ликвидирован лагерь в Травниках, в котором находилось около трех тысяч евреев. Предвидя намерения своих палачей, узники готовились оказать сопротивление. С целью усыпить бдительность заключенных, администрация лагеря за несколько дней до этого смягчила отношение к ним: улучшила питание, объявила о намерении расширить строительство мастерских, и для этого привезли стройматериалы. Узникам приказали копать противовоздушные рвы и там же всех расстреляли. Таким же образом уничтожили всех евреев из лагеря в Понятове, а их там было 15 тысяч. В Собиборе евреи, вовремя разгадав намерения палачей, разоружили и перебили гарнизон эсэсовцев и вахманов и скрылись в лесу. Спаслось около пятисот узников.