Михаил Лев - Длинные тени

Прошли две недели. Тадек стал понемногу поправляться. Состояние же бабы Ядвиги почти не менялось. И как раз в тот день, когда, казалось, ей стало немного лучше — глаза прояснились и она начала даже чуть-чуть шевелить правой рукой, — вдруг, вечером, пытаясь что-то сказать, она потеряла сознание, в горле заклокотало, и они испугались, что настали ее последние минуты. За ночь улучшения не наступило.

На рассвете дед запряг лошадь и отправился к солтысу за разрешением ехать в город за фельдшером.

Нарушевича дед в этот ранний час застал с опухшим лицом, красным, раздутым носом, но, как ни странно, в хорошем настроении. Он ни словом не обмолвился о своем последнем визите к пастуху, зато несколько раз справлялся о Тадеке и даже посоветовал как можно скорее подыскать служанку, которая могла бы вместо старухи вести хозяйство, готовить, печь, стирать.

— Хорошо бы, — сказал он, — чтобы эта девушка или пожилая женщина была нездешней, тогда можно будет сказать, что Тадек ей приходится братом или внуком. А еще лучше, если она со двора носа не высунет.

Фельдшер приехал, но ни порошков, ни таблеток больной не прописал. Он пробыл недолго, положил в карман свои роговые очки и собрался в обратную дорогу.

— Здесь мне делать нечего, — процедил он и зашелся в надсадном кашле. — В таком состоянии помочь больной уже нельзя. Она еще может промучиться день или два, но уже сейчас ничего не чувствует. Она и жива и мертва — это инсульт, кровоизлияние…

После отъезда лекаря дед Мацей несколько часов был сам не свой. Он как бы застыл, не знал, за что взяться. Потом вдруг, будто его прорвало, заговорил:

— И чего тут гундосил этот надутый индюк. Вовсе с ума спятил! Для него она уже при жизни мертвая. Скажи на милость, будто он ее знает лучше меня. Только я один да еще матко боска знаем все ее повадки. Ядвига не оставит меня одного. Без нее — кто я и что? Ни на что не годный, больной и разбитый старик…

Назавтра, еще до того, как наступил бледно-серый рассвет, баба Ядвига, не приходя в себя, скончалась.

Похоронили ее рядом с Юзефом. Это как бы напоминало: их обоих в гроб вогнал один и тот же злодей.

Берек и Рина понимали, что им следовало покинуть дом сразу же после ухода солтыса с полицаями. Но нельзя было оставить деда Мацея с двумя больными на руках. Подумали было, не выдать ли Рину за ту самую «служанку», которую пан Нарушевич советовал подыскать на стороне. Польский язык она знает хорошо, волосы ничего не стоит перекрасить, чтобы они стали льняными, подложный документ для нее мог бы достать родственник деда Мацея, живущий в городе. Смущало одно: как бы незатейливо Рина ни одевалась, как бы она ни старалась не бросаться людям в глаза, трудно было не заметить ее молодость и красоту. Дед Мацей колебался.

Опасался он не только за себя. После того как похоронили Ядвигу, он меньше всего думал о себе. Он боялся, как бы не случилось ничего худого с Тадеком и Риной. Страшно было даже подумать, что произойдет, если солтыс дознается, кто такая Рина на самом деле. В том, что Берек должен как можно скорее уйти из этого дома и искать для себя другое пристанище, сомнения не было.

Наконец дед Мацей решился оставить Рину у себя. Он только добавил:

— Буду просить матку боску, чтобы она заступилась за девушку, а вы просите об этом и своего иудейского бога, потому что против такого супостата, как Гитлер, все боги должны быть заодно.

Когда до ухода Берека оставался один день, Рина передумала. В одно мгновение все перевернулось. Как Берек ни умолял ее не упрямиться, она твердила одно:

— Только вдвоем! Что бы ни случилось — с тобой вместе!

Что мог Берек поделать? А тут еще дед Мацей, ездивший в город к своему родственнику, привез ворох новостей.

— Ума не приложу. Во всех окрестных местечках ни одного еврея не осталось, а в Хелме, Владаве и даже в Люблине, говорят, их сейчас еще больше, чем было. Сказывают, что они где-то там вместе с военнопленными строят для немцев секретный завод, который будет выпускать какое-то страшное оружие. Вроде бы один подгулявший немец хвастал: как только это оружие будет готово, Гитлер за считанные дни покончит с русскими. Рабочих на строительство требуется уйма. Вот и гонят туда евреев не только из Польши, но и из Германии, Австрии, Голландии, Бельгии, Франции, Чехословакии. Инженеров, врачей, бухгалтеров, ювелиров, кузнецов, даже музыкантов. Неважно, у кого какая профессия.

Завод строят под землей, но как глубоко его ни зарывай, а дым куда-то девать надо, вот и соорудили трубы-колодцы, которые день и ночь извергают дым. Должно быть, часть завода уже пущена в ход. По удушливому чаду, что стелется на несколько верст вокруг, можно предположить: готовят там какой-то газ. К чему стрелять, когда проще удушить?! Во время прошлой войны это уже пробовали. Пока, говорят, этот газ испытывают на животных. Туда гонят эшелон за эшелоном гусей и кроликов.

Все это рассказал деду Мацею один верный человек, которого он застал в доме своего родственника. Гость этот сам из тамошних мест. Живет он с семьей на хуторе, и дед Мацей полагает, что у него можно будет пробыть несколько дней. Поскольку в окрестностях Люблина еще есть евреи, туда, считают родственник деда Мацея и его гость, Береку и следует держать путь. А для Рины родственник в ближайшие дни подготовит все нужные документы.

Вот тогда Рина и заявила, что никакие, фальшивые документы ей не нужны. То, что суждено Береку, суждено и ей.

Назавтра Берек и Рина снова отправились в опасный путь. Когда они прощались с Тадеком, он им сказал по секрету: как только выздоровеет, тоже уйдет отсюда. Подожжет дядин дом, а сам убежит. Где-то неподалеку в лесах должен быть другой его дядя, Станислав Кневский, он партизанит.

Из дому вышли в полночь. Часть пути их провожал дед Мацей. Шел он, тяжело опираясь на палку. Шапка нахлобучена на уши. Старый пастух знал потайные тропки, недоступные постороннему глазу. Расставшись с ним, они и дальше пускались в дорогу только по ночам. Берек и Рина немного сбились с пути, но все же на шестые сутки добрались до хутора, где жил знакомый деда Мацея.

Хозяин пустил их в дом, но по всему видно было, что он рад будет поскорее избавиться от непрошеных гостей. Да и могло ли быть иначе, если в нескольких километрах от хутора пролегала дорога на Люблин и по ней взад-вперед непрерывно сновали немецкие машины.

Берек и Рина решили посоветоваться с дядей Людвиком (так велел называть себя хозяин хутора), куда им держать путь. Берек был за то, чтобы идти в сторону Буга, Рина предлагала переждать где-нибудь в здешних краях.

— Вот если бы удалось встретить партизан… — рискнул обронить Берек.