Михаил Лев - Длинные тени

Берек и Фейгеле переходят от одной картины к другой, и глубокая скорбь сжимает их сердца. Какого замечательного человека уничтожили в Собиборе. Какой великолепный художник не прожил и половины своего земного срока.

Бюллетень Нидерландского комитета бывших узников Освенцима за май 1966 г.

Из статьи протестантского пастора А. Д. Х. Хойсмана.

«Вчера я посетил выставку Макса ван Дама в Хильверсуме. Это — впечатляющее собрание картин, акварелей, рисунков.

Жизнь тридцатитрехлетнего еврейского художника оборвалась в 1943 году в фашистском лагере смерти Собибор.

На прошлой неделе я разговаривал с одним из его убийц.

Я удостоился сомнительной чести быть узнанным одним из их фюреров. «Ах, вот как, вы — голландец».

Я боюсь, что вряд ли можно говорить о каком-либо чувстве вины у этих эсэсовцев. Из бесед, которые мне пришлось вести с ними совсем недавно и в ноябре 1965 года, создается впечатление, что они считают себя жертвами политического процесса, затеянного в престижных целях. Палачи превосходно выглядят.

Восемь из двенадцати находятся на свободе! Неслыханно! Невероятно!

Во время заседаний суда происходят «веселые» паузы. Палачей развлекает то, что кто-то из узников, вопреки их ожиданию оставшийся в живых, не может спустя двадцать три года сказать точно, какой масти была собака, которой эсэсовцы их травили, — черной или коричневой.

В двенадцать часов дня эти господа вместе со своими защитниками отправляются обедать, а в три часа или три тридцать пополудни «трудный день» заканчивается.

Один из этих «сверхчеловеков» уверял меня, что процесс — дело рук евреев. Как видите, уважаемые читатели, гитлеровские прихвостни все еще живы!»

Гутенберг встретил Берека и Фейгеле как своих давнишних добрых друзей. Двухкомнатный номер, куда он их проводил, был лучшим в отеле. За время отсутствия Берека Гутенберг сильно осунулся, постарел. Голова стала совсем седой. Глубже стали поперечные морщины на лбу. Глаза впали, но отекшее лицо, как всегда, тщательно выбрито.

— Будете завтракать или хотите сперва отдохнуть с дороги? — справился Гутенберг.

— Нет, нет, — ответила Фейгеле, — мы не утомлены и не голодны. Разве только стакан чаю… Очень хочется пить.

— О, фрау Шлезингер, если только позволите, я сам обслужу вас.

Берек не дал ему договорить:

— Чай мы будем пить втроем. Не возражаете, герр Гутенберг?

— Мне, — говорит Фейгеле, — нужно только минут десять, чтобы привести себя в порядок.

— Уверяю вас, герр Гутенберг, что раньше чем через полчаса моя жена из своей комнаты не выйдет.

— Вы приехали на суд? — завязывает Гутенберг разговор после того, как они втроем сели за стол. — У нас о нем уже забыли, или, вернее сказать, к нему уже настолько привыкли, как будто без него Хаген — не Хаген. После вашего отъезда ко мне пришел адвокат Лахмана и допытывался, не справлялся ли кто-нибудь у меня о его клиенте. Человек он солидный и сказал, что после войны Лахман ни одного дня в тюрьме не сидел и сидеть не будет. Моя Эльза сделала так, как обещала: повела своих учеников на процесс. Я ей передал мой разговор с адвокатом, и она по своей привычке заметила: адвокат знает, что говорит, он полагается на судей… Кстати, Эльза о вас справлялась и хотела бы повидать.

Прошло почти шестнадцать месяцев с тех пор, как начался процесс, а конца ему не видно. В лагере Собибор все шло куда быстрее… Но хоть в одном случае справедливость восторжествовала. Курт Болендер покончил с собой — повесился в камере. Какому-то прыткому репортеру даже удалось заснять, как он болтается на веревке.

Адвокат Френцеля Рейнч заявил, что это свидетели обвинения довели Болендера до самоубийства. Верно и то, что на бывшего шефа «небесной дороги», как и Френцеля, свидетели чаще всего указывали пальцем. В своем предсмертном письме, адресованном Беттине, Болендер писал о «недочеловеках», которые смеют кричать на арийца чистой крови, и об арийцах, которые ничуть не лучше «недочеловеков». В конце письма сказано:

«Тебе, Беттина, я намеревался выделить половину моего капитала, но убедился в том, что ты этого не стоишь, а потому все свое состояние передаю одной близкой мне по духу молодежной организации…»

У здания окружного суда почти одновременно остановились пять легковых машин. Прибывшие в них пятеро мужчин никуда не спешат. Они стоят и ведут задушевную беседу в ожидании трех своих коллег, вышедших из отеля минут за двадцать до них. По случаю замечательной погоды те после сытного завтрака решили прогуляться пешком.

О чем они говорят между собой? Роберт Юрс, человек с приличным брюшком и двойным подбородком, размахивает рукой, на которой видна черная татуировка. Он обижен, что прибывшая сюда на свидание с отцом дочь Эриха Бауэра отказалась сесть в его машину. С ним не поехала, а вот с этим придурковатым Лахманом сидела в холле и внимательно слушала все, что он ей рассказывал.

Фукс снял очки в позолоченной оправе, прищурил глаза, и множество мелких морщинок пробежало по его лицу. На его взгляд, Лахман не такой уж тупица, как это кажется. Он первый из обвиняемых понял, что судей особенно бояться нечего. До Фукса это дошло намного позже, когда уже начался допрос свидетелей, и тогда он заявил: «О моей совести беспокоиться нечего. Я делал то, что должен был делать».

Из-за угла появились трое.

— Идут, — оповещает Юрс. — Лахман уже принял горячительное, вы только посмотрите, как браво он шагает!

Дюбуа в ответ замечает:

— Да что ты, разве мы так шагали? — Воспоминание доставляет ему большое удовольствие. — Вот если бы им навстречу шел Штангль, или Вагнер гаркнул бы…

Береку не хотелось, чтобы Фейгеле присутствовала на суде, но та настояла на своем. Она смотрит на Френцеля, на Рейнча, который обрушился с упреками на свидетеля Меера Зиса, и потихоньку глотает слезы. Зис рассказывает о Бельжеце и Собиборе. На его долю выпало испытать ужас обоих лагерей смерти, и теперь он нигде не находит себе места, кочует из одной страны в другую, ничего не может сделать со своей памятью. Сюда Зис прибыл из Венесуэлы, а куда поедет дальше — и сам не знает. Рейнч, приставший к Зису, как пиявка, наконец от него отстал, и тогда к свидетелю обратился Штракке:

— Всмотритесь, пожалуйста, хорошенько и скажите нам, кого еще из бывших эсэсовцев вы узнаете?

Меер Зис так и сделал: он узнал и назвал тех из обвиняемых, кого помнил. После этого повернулся в сторону адвокатов и, указывая на них пальцем, спросил:

— Господин председатель, среди них я могу искать?..

Лица защитников искривились, будто они объелись чем-то кислым. Зис подождал, пока улегся шум в зале, и продолжал: