Михаил Лев - Длинные тени

И еще одна загадка: Болендер стоит у стены, на которой вывешен план лагеря, нарисованный Бауэром, и отмечает на нем малейшие неточности. Он, возможно, делает это, желая доказать, что точно так же Бауэр мог напутать и в своих показаниях на предварительном дознании. И что уж совсем непонятно Френцелю, так это заявление Болендера:

— Если взять план Бауэра и сравнить его с макетом, изготовленным руководителем восстания, сразу видно, что именно макет, а не план целиком соответствует действительности.

Стоит Френцелю вспомнить горстку повстанцев, которая обвела их всех вокруг пальца, и он места себе не находит от злости. Если бы восставшие успели тогда хоть на минуту раньше пробиться к оружейному складу, они бы привели в исполнение свой приговор и над большинством из тех, кто сидит теперь на скамье подсудимых. Неужели Болендер не представляет себе возможные последствия такого заявления? Ждать долго их не придется. Вот уже ухватились:

— Где этот макет находится?

— В Советском Союзе. В музее, — ответил Болендер, подчеркивая каждое слово.

— Вы лично там его видели?

— Нет. Один из туристов, посетивший город Ростов-на-Дону, макет сфотографировал, эту фотографию я держал в руках.

Председатель суда на время как бы забыл о Болендере и обратился к Френцелю:

— Вам инкриминируются сорок два случая, когда вы, не имея на это прямого приказа, по собственной инициативе непосредственно участвовали в убийстве людей. Так, на железнодорожной платформе вы убили маленького ребенка, ударив его головкой о стену вагона. Вы пристрелили мать за то, что она не хотела расстаться со своей дочерью. Вы застрелили отца, когда тот отказался выполнить ваш приказ повесить своего сына. Десятки людей вы заставляли переносить в руках речной песок и расстреливали тех, у кого песок просыпался. Признаете эти обвинения?

Френцель долго молчал, будто потерял дар речи, затем прокашлялся, прочистил горло и заявил, что на все вопросы, так или иначе относящиеся к предъявленным ему обвинениям, он отвечать отказывается.

Не успел еще Френцель сесть на место, как поднялся его адвокат Рейнч и стал доказывать, что подзащитный имеет право не отвечать на подобные вопросы.

Дальше оставаться в зале суда не имело смысла. Береку стало совершенно ясно, чем суд будет заниматься в ближайшие несколько месяцев. Болендер, Френцель и остальные девять или десять обвиняемых с помощью своих адвокатов придумают десятки уловок, чтобы саботировать процесс как в зале суда, так и вне его. Видеть все это он не хочет и не может. Достаточно, если он прочитает о процессе в голландской печати и в газетных вырезках, которые ему пришлют Кневский и Гутенберг. То, что он задержался на один день, не помешает. Болендер затеял необычную игру, и знать о ней он должен. Итак, на вокзал.

Проходя мимо Беттины, Берек тихо шепнул ей:

— Адье. Передайте ему — нет!

Колеса стучат по рельсам. За окном вагона во всю ширь асфальтированного шоссе, идущего вдоль железной дороги, мчатся автомобили — по десять и более в ряд. На мгновение показался и исчез какой-то маленький застенчивый вокзальчик, и снова проносятся фабричные корпуса, крохотные лесочки, поля, на которых пасутся коровы со свисающими широкими подгрудками, сады, старые и новые загородные виллы, замки…

Берек смотрит в окно, слепящее солнцем, и мысли в голове растекаются, времена перемешиваются, хотя ни один прожитый год не был похож на другой. С Фейгеле он встретился в конце сорок восьмого года в Варшаве, у Кневского. Она вся светилась притягательной лучистой красотой, обращавшей на себя внимание прохожих. Но Фейгеле была тяжело больна. Она чуть не погибла от туберкулеза легких, и Кневскому стоило немалого труда устроить ее в одну из лучших клиник. На письма Берека она первое время не отвечала. Потом случалось, что он получал по два, а то и по три письма в день. В своей обычной манере она писала ему: «Что, глупенький, хотел бы ты от меня услышать? Одна у меня работа — не давать врачам покоя. Я, кажется, сама себе изрядно надоела… До чего же ты, Берекл, ко мне добр! Твои глаза так и светятся добротой. Если бы я верила в ангелов, они, думаю, походили бы на тебя… Главное — слушаться старших, а кто из нас старше, это мы с тобой знаем… Берекл, сегодня заход солнца был изумительным. Только что скользнула какая-то звездочка, появилась и исчезла. Жизнь все-таки хорошая штука. Кажется, я теперь уже больше на этом свете, чем на том. Чудеса в решете, не правда ли?»

В тот вечер, когда он явился в больницу с букетом цветов и сказал ей то, что уже не раз собирался сказать, она ответила:

— Нет, вы только подумайте! — и голос у нее дрогнул. — Парню самому свататься не положено. Допустим, что из старой девы еще может получиться молодая жена, но, Берекл, я ведь «оттуда», из Собибора… Неужели тебе не понятно, отчего в моих глазах слезы? Из этого ада мы выбрались живыми, но не невредимыми. Боюсь, как бы я не походила на засохшее и бесплодное дерево…

Обоих Кневский устроил учиться в Берлине. Фейгеле все давалось намного легче, чем Береку. Достаточно было ей прослушать лекции, чтобы пойти и сдать экзамен. Через день в ночное время они дежурили в палате для тяжелобольных. Стипендию получали из Польши. В трудную минуту их выручал Кневский. Так прошли студенческие годы. По окончании учебы им пришлось на время задержаться в Гамбурге. Трижды они побывали в Польше. И всегда вместе. Дважды навестили деда Мацея. Когда приехали в третий раз, его уже не было в живых.

Скончался он на сельском погосте. С утра люди слышали, как он шел по дороге, постукивая перед собой палкой. Шел с трудом, еле передвигаясь. Он уже совсем обессилел. На кладбище дед Мацей опустился в мягкую траву, уперся головой в холмик, под которым когда-то похоронили Ядвигу, и уснул вечным сном. Береку казалось, что деду Мацею было под девяносто, а по словам соседей ему и восьмидесяти не было.

И в Голландию Берек и Фейгеле приехали вдвоем. Приехали, чтобы узнать о судьбе рисунков ван Дама, выяснить, что предпринимается для их розыска. Берек также надеялся, что здесь ему удастся найти кого-нибудь из родственников Фридриха Шлезингера. В Амстердаме он как-то познакомился со знаменитым врачом Корсари. В беседе выяснилось, что Корсари и доктор Абрабанел, погибший в Собиборе, были большими друзьями. Берек рассказал Корсари о последнем врачебном визите Абрабанела и, как клятву, повторил слова, сказанные им Куриэлу: «Если бы произошло чудо и ваш внук оказался на свободе, я бы ему сказал: вот уже скоро шесть столетий, как Абрабанелы лечат людей. Молодой человек, следуй по нашему нелегкому пути, и ты никогда об этом не пожалеешь…» Берек показал Корсари железнодорожный билет и фотографии, которые Абрабанел оставил Куриэлу.