Михаил Лев - Длинные тени

Хозяин помог им снять пальто и сам же повесил их на вешалку рядом со столом. Поправляя прическу перед зеркалом, Беттина ощущала множество тянувшихся к ней взглядов.

Звон приборов усилил аппетит. На некоторое время Берек забыл о предстоящем разговоре. Он не отказался бы от яичницы со свежими, только что сорванными с грядки огурчиками. Берек подозвал кельнера. Беттина попросила накрыть скатертью неструганый дубовый стол. Кельнер быстро принес белую скатерть, расставил бокалы, тонкие стаканы. Они заказали форель, светлое пиво в глиняных кувшинах, бутылку сухого рейнского вина «Либфрауэнмильх». «Божественный напиток», — заметила Беттина. Пока готовилась рыба, которую при них только что выловили из аквариума, кельнер принес закуски, две рюмки водки, каждая величиной с наперсток, и небольшое овальное блюдо с нарезанным колечками луком.

От настольных свечей и маленьких электрических лампочек, вмонтированных в старомодные фонари, висящие на голых кирпичных стенах, исходил слабый, тусклый свет. Чуть светлее было лишь в том месте зала, где бармен, одетый в смокинг, готовил коктейли. На стенах висели оленьи рога, голова кабана, картины: в вышине витают голуби, роза с полураскрытыми лепестками, желтые и белые водяные лилии. Береку они напомнили пруд в его родном городишке. (Швырнешь камешек, он долго прыгает, оставляя на воде круги, будто плеснула рыба.) Желтые лилии, вспомнил он, раскрываются сразу же после восхода солнца, белые — чуть позже.

Они сидели молча. То ли не хотели, то ли не знали пока, как продолжить разговор. Послышались звуки музыки. Вспыхнувший яркий свет вывел Берека из оцепенения. Пара за парой — большинство молодых — поднимались с мест и, вступая в беснующийся круг, начинали дергаться в неистовом танце. Какой-то шустрый человечек, сидевший за столиком напротив, вмиг, будто пробка из бутылки с шампанским, вскочил и с молниеносной быстротой ворвался в самую середину людского водоворота. Потом молодая певица со спокойным лицом и добрыми доверчивыми глазами пела о том, как светит луна, как мерно качаются волны… Вместе со всеми Берек покачивался в такт песне, затем зал снова заполнился танцующими парами. Но это уже был танец спокойный. Беттина дотронулась до плеча Берека. Он встал и подал ей руку.

— Герр Шлезингер, вы замечательно танцуете, — сказала Беттина, когда они снова сели за стол.

Берек учтиво поцеловал ей руку и снова наполнил рюмки.

— Вам не кажется, что я много пью? Нет? Благодарю. — И без всякого перехода: — Если не секрет, скажите, пожалуйста, четыре года тому назад, в Гамбурге, с вами была ваша жена? Она действительно так красива, как о ней говорят?

— Что говорят, не знаю, но для меня она красивей всех.

— Она хоть понимает, какая она счастливая? — спросила Беттина, пытаясь перехватить его взгляд.

— Скорее всего, она несчастлива.

— Мне не верится, что по вашей вине.

— И она в этом не виновата.

— Дети?

— У нас нет детей, — ответил Берек.

— Извините, пожалуйста. Больше ни о чем таком спрашивать не буду. Я понимаю, что злоупотребляю вашим терпением. — И, вопреки всякой логике, продолжала: — Удовлетворите мое любопытство и скажите, вы были пастушонком недалеко от того места, где служил Болендер во время войны?

— Тогда я только мечтал, как бы стать пастушонком.

Беттина вдруг рассмеялась.

— С вами в одном отеле проживал Эрих Лахман, тот самый, что на суде все повторял: «Яволь, герр председатель суда». Кто-то позвонил его адвокату и предупредил, что в Хагене находится один человек, который встречал Лахмана в Польше. Я не знаю, что́ еще он ему говорил, но как будто предложил адвокату напомнить Лахману о каком-то пастушонке и его собаке. И что вы думаете? Бывший обервахмейстер до того испугался, что теперь боится высунуть нос из своего номера, хотя в Хагене нашлись добровольцы, выразившие готовность взять на себя охрану отеля, в котором остановились обвиняемые. Откровенно говоря, я было подумала, что звонили вы, но теперь мне ясно, что вся эта история — выдумка. Кто-то, видимо, вздумал пошутить.

Берек не успел еще поставить свой стакан, как почувствовал, что у него пересохло во рту. Не рассказывать же ей, что в это мгновение он видит себя одетым в рваную куртку, служившую ему верхней одеждой днем и одеялом — ночью. Он идет по следам Рины, а за ним обервахмейстер с плеткой в руках. Лицо Лахмана Берек видит сейчас перед собой отчетливее, чем сидящую перед ним Беттину…

Беттина сидит, закусив губу. Перед ее раскрасневшимся лицом вьется дым сигареты. На часах половина десятого. Зал опустел. Женщин почти не видно. У Берека терпения в избытке, но дольше оттягивать разговор о Болендере не имеет смысла.

Беттина бросила на него проницательный взгляд. Ей кажется, что она знает, о чем он сейчас думает. Прошло уже бог весть сколько времени, как он отрешенно молчит. Она бы не сказала, что он такой уж замкнутый человек. Открытое лицо, высокий лоб. Из-под густых вразлет бровей смотрят умные карие глаза. На голове шапка темно-каштановых волос. Резкие черты лица. Продолговатый тонкий нос. Усы и круглая курчавая борода. Ходит слегка ссутулив плечи, словно стесняется своего высокого роста. В свои тридцать с лишним лет он юношески подвижен. Если бы ее спросили, она бы сказала, что сидящий против нее мужчина очень симпатичен. Но ей-то что до всего этого?..

— Герр Шлезингер, нам уже скоро уходить. Допоздна здесь засиживаются лишь мужчины. Так что, пожалуйста, включите настольную лампу и прочтите письмо Болендера ко мне.

Берек стал читать:

«Находясь под замком, лишенный свободы, я в этот трудный час могу рассчитывать только на твою помощь. Ты единственная, кто может помочь мне доказать, что из двенадцати обвиняемых я виноват меньше всех, а если и заслужил наказание, то самое минимальное. Прошу тебя, ради бога, помни, что родной человек более чем друг, и не откажи в просьбе. Моя жизнь и моя смерть зависят от тебя и от того человека, к которому тебе придется обратиться. Он значится под именем Бернард Шлезингер. Это он вместе с одной женщиной, возможно своей женой, выследил меня в Гамбурге. Женщина очень красивая, и будь она в зале суда, я бы ее наверняка заметил. Должно быть, ее привлекли в качестве свидетеля обвинения, а его — нет. Это станет ясно после того, как закончится чтение обвинительного акта. Для меня сейчас важно как можно скорее узнать, согласен ли он подтвердить некоторые факты, которые ему бесспорно известны. Прошу тебя объяснить Шлезингеру, что мне понятны его гнев и ненависть, и я призываю его не к сговору со мной, а к честности и объективности. Ты непременно должна его убедить, что именно из-за пятна в нашем роду я вынужден был притвориться нацистским фанатиком. Ты докажешь ему, что в моих жилах течет еврейская кровь, и он усомнится в том, что я действительно мог быть ненавистником евреев. Разумеется, письменного удостоверения с печатью о том, что наши прабабушки были еврейками и их хоронили так, как того требуют еврейские религиозные обряды, никто мне не выдаст, хотя лет сорок назад в нашем городе об этом знали все от мала до велика. То, что твои родители долгое время делали вид, будто они об этом знать не знают, вполне объяснимо. Иначе тогда и быть не могло. Скажу тебе больше: именно поэтому я не мог заступиться за твою больную мать, когда ее привезли в лазарет Бранденбургской тюрьмы. Но об этом Шлезингер не должен знать. Ему ты должна рассказать лишь об одном — о нашем происхождении по материнской линии. Мне хотелось бы, чтобы ты добилась от него только подтверждения фактов, а факты таковы: