Михаил Лев - Длинные тени

К брату этого Гаульштиха, возможно, и придется сейчас идти Береку. И все, что нужно сделать для больного, он как врач сделает. В номере, по всей вероятности, будет и друг Гаульштиха, Георг Нойман.

Сын Георга Ноймана, последний комендант лагеря Собибор — Иоганн Нойман, стоит перед глазами Берека как живой. Да и как забыть этого на редкость жестокого, оголтелого убийцу? В свои двадцать с лишним лет он был грузным и тучным, но старался держаться подчеркнуто прямо. Руки постоянно засовывал под туго затянутый ремень, а уж высокомерия в нем было столько, будто он по меньшей мере генерал. Недаром его прозвали «мопсом в мундире».

Его страстью были верховые лошади. Как-то случайно Берек оказался очевидцем того, как один паренек из станционной команды позволил себе погладить рукой блестящую шерсть кобылы Ноймана. Лошадь повернула тонкую длинную шею и, откликаясь на ласку, радостно заржала. В это мгновение показался Нойман. Лошади он пригрозил пальцем, а паренька хлестнул нагайкой и тут же загнал в колонну узников, шествовавших по «небесной дороге» в газовые камеры. Для лагерников не было тайной, что и Френцель и даже Болендер его боятся.

При всем этом Нойман любил наряжаться. От него за версту несло духами. В портняжную мастерскую на примерку нового мундира он должен был прийти первым — к четырем часам дня, чтобы никто его не опередил. Но на этот раз он прискакал верхом даже раньше, за двадцать минут до назначенного срока.

Свой первый трофей — парабеллум Иоганна Ноймана — Шубаев передал Печерскому…

— Герр доктор…

Берек зажмурился, словно прогоняя дурной сон.

— Герр доктор, — Гутенберг снова оказался рядом с Береком, — извините, но Гаульштих мне что-то не нравится.

— Вызовите «скорую помощь».

— Вызывал. Говорят, его надо госпитализировать.

— Они правы.

— Но как же мне быть, если больной только и твердит, что он скорее умрет в отеле, чем ляжет в больницу. Вы представляете себе мое положение? Только вы можете мне помочь.

— Герр Гутенберг, но ведь я не могу насильно отправлять его в больницу.

— Это я понимаю и знаю, что свободного времени у вас нет, но все же прошу вас, доктор, загляните к нему. Простите меня за назойливость, но я не знаю, что делать.

Гаульштих лежал в постели, у него был вид тяжело больного человека. Гутенберг придвинул к кровати стул для врача и вместе с Нойманом вышел из комнаты. Берек принялся мыть руки и, обернувшись к больному, спросил:

— На что жалуетесь?

— Чувствую резкую слабость. Возможно, это от старости…

— Разве два дня назад вы были намного моложе? Покажите, где болит.

— Вот здесь, — ткнул Гаульштих пальцем в поясницу.

— А ночью во время приступа?

— Тогда мне казалось, что болит везде.

— Дайте-ка руку. Пульс слабоват. Должно быть, и давление у вас низкое. Тонометра у меня при себе нет. — Берек вынул носовой платок и, положив его на грудь больного, принялся выслушивать сердце. — Тоны обычные для человека вашего возраста.

— Доктор, дорогой, вы согласны, что в больнице мне нечего делать? — Гаульштих с надеждой посмотрел на Берека.

— Этого я пока сказать не могу.

— Ну, конечно, от смерти не откупишься и не спрячешься.

— Рано вы заговорили о смерти. Камни в почках у вас находили, приступы бывали? Есть основания полагать, что это почечная колика. Судя по использованным ампулам, которые врач «скорой помощи» оставил на столе, и он того же мнения.

— Может быть, мне лучше уехать домой? Здесь мне все равно делать нечего.

— Зачем же было приезжать?

— Сам не знаю. Думал, такой судебный процесс. Но непонятно, чем он мог заинтересовать посторонних людей. Я заметил, что вы и многие другие сидят и внимательно слушают. Не беспокойтесь, доктор, никаких отрицательных эмоций этот разговор у меня не вызовет.

— Я тоже так думаю.

— Вы слышали, как вчера Вольф обливал грязью Ноймана? Человека, павшего смертью героя… Даже слов не нахожу. Мой друг, которого вы у меня застали, отец Ноймана. Мой брат — слабый здоровьем, полуслепой — также служил в Собиборе. Их обоих, сына Ноймана и моего брата, бандиты убили, топорами размозжили им головы, а наказать хотят…

— Герр Гаульштих, как я понимаю, вы уже не у дел. Чем вы занимались раньше?

— Я и мой брат Альфред, погибший в Собиборе, закончили Гейдельбергский университет — один из трех старейших университетов, сохранившихся со времен Римской империи. Альфред был очень способным. Он мог бы стать большим ученым. В этом вы можете не сомневаться. Свои первые исследования он опубликовал, будучи совсем молодым. Делать открытия ему еще было рано, но популярно изложить научную теорию — это он уже умел. Если вы будете столь любезны и возьмете со стола журнал, я вам покажу, до чего доступно, я бы сказал, самобытно, Альфред писал еще в студенческие годы. Почитайте, например, вот здесь, — ткнул Гаульштих пальцем. Береку бросился в глаза золотой перстень и выгравированное на нем слово «Жизнь». Далее, очевидно, следовало «+ смерть». — «Не все немцы, к сожалению, знают, что слово «ариец» (Aria) почти одно и то же, что «айе» (Aia). Арийцы, значит, были айориерами (Aiorier), то есть властелинами, господами. Это факт, и никому не дано изменить его. Кельтское слово «алор» (Alor) и немецкое «герр» (Herr) одного происхождения и еще с давних времен свидетельствуют о нашем первенствующем положении». Ну, герр доктор, как вам нравится? Тогда казалось, что никаких доказательств не требуется. Теперь такой труд может принести еще больше пользы. Он стал актуален, и недаром многие пытаются его достать и прочесть. Но оставим это. Я забыл, что бог дал человеку один рот и два уха, чтобы он побольше слушал и поменьше говорил. Итак, герр доктор, как вы посоветуете — заказывать мне билет домой?

— На это можно будет ответить только после того, как сделают электрокардиограмму. А пока я вам рекомендую лежать в постели.

Берек снова подошел к умывальнику. Стоя спиной к Гаульштиху, он спросил:

— Скажите, пожалуйста, герр Гаульштих, перстень этот вы давно носите?

— Давно. Лет двадцать с лишним. Если не больше. А почему вы спрашиваете? Обыкновенное колечко.

— Да, обыкновенное, но оно уже вросло в палец.

— Теперь его и силой не снимешь. Доктор, я вам очень благодарен за визит. Сейчас расплачусь с вами.

— За такой визит я платы не беру.

Гаульштих с удивлением уставился на него.

Берек вышел из комнаты, не сказав «до свидания». В коридоре его поджидал Нойман. Берек не дал ему и рта открыть и, не останавливаясь, произнес:

— Все, что нужно, я сказал больному

Из отеля Берек вышел с твердым намерением завтра же на рассвете уехать из Хагена. Здесь ему больше делать нечего. И вообще — надо было послушать Фейгеле и вовсе сюда не приезжать. Лучше всего было бы оказаться здесь, когда начнется допрос свидетелей обвинения, собиборовцев. Их он хотел бы видеть хотя бы издали. В лагере он почти не покидал каморки Куриэла и, вероятнее всего, никого из них ни разу в глаза не видел. Только с некоторыми ему пришлось познакомиться по переписке уже после войны. И хотя прошло много лет, он все равно чувствует себя связанным с ними неразрывными узами. Быть может, теперь настало время покончить с игрой в «прятки», чтобы не только Печерский, но и Самуил Лерер, и Томас Блатт, и все оставшиеся в живых собиборовцы признали Берека своим, одним из спасенных, чудом избежавших «небесной дороги». Но сначала надо посоветоваться с дядей Станиславом, так по старой привычке называл Берек Кневского, когда думал о нем.