Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Ленчикъ взялъ свой ламотокъ бѣлаго хлѣба и счелъ своимъ долгомъ поддержать Середу:

— Какъ сказано въ писаніи: даютъ — бери, а бьютъ — бѣги. Середа у насъ парень умственный. Онъ жратву изъ такого мѣста выкопаетъ, гдѣ десятеро другихъ съ голоду бы подохли... Говорилъ я вамъ — ребята у насъ — гвозди, при старомъ режимѣ сдѣланы, не то что какая-нибудь совѣтская фабрикація, — Ленчикъ похлопалъ по плечу Пиголицу, — не то, что вотъ — выдвиженецъ-то этотъ...

Пиголица сумрачно отвелъ плечо:

— Бросилъ бы трепаться, Ленчикъ. Что это ты все про старый режимъ врешь. Мало тебя, что ли, по мордѣ били.

— Насчетъ морды — не приходилось, братокъ, не приходилось. Конечно, люди мы простые. По пьяному дѣлу — не безъ того, чтобы и потасовочку завести... Былъ грѣхъ, былъ грѣхъ... Такъ я, братокъ, на свои деньги пилъ, на заработанныя... Да и денегъ у меня, братокъ, довольно было, чтобы и выпить, и закусить, и машину завести, что-бъ играла вальсъ "Дунайскія волны"... А ежели перегрузочка случалась, это значитъ: "извозчикъ, на Петербургскую двугривенный?" За двугривенный двѣ версты бариномъ ѣдешь. Вотъ какъ оно, братокъ.

— И все ты врешь, — сказалъ Пиголица, — ужъ вралъ бы въ своей компаніи — чортъ съ тобой.

— Для насъ, братокъ, всякъ хорошій человѣкъ — своя компанія.

— Нашъ Пиголица, — вставилъ свое разъясненіе Середа, — парень хорошій. Что онъ нѣсколько волкомъ глядитъ — это оттого, что въ мозгахъ у него малость промфинплана не хватаетъ. И чего ты треплешься, чучело? Говорятъ люди, которые почище твоего видали. Сиди и слушай. Про хорошую жизнь и въ лагерѣ вспомнить пріятно.

— А вотъ я послушаю, — раздраженно сказалъ Пиголица. — Всѣ вы старое хвалите, какъ сговорились, а вотъ я свѣжаго человѣка спрошу.

— Ну, ну... Спроси, спроси.

Пиголица испытующе уставился въ меня.

— Вы, товарищъ, старый режимъ, вѣроятно, помните?

— Помню.

— Значитъ, и закусочку, и выпивку покупать приходилось?

— Не безъ того.

— Вотъ старички эти меня разыгрывали — ну, они сговорившись. Вотъ, скажемъ, если Ленчикъ далъ бы мнѣ въ старое время рубль и сказалъ: пойди, купи... — дальнѣйшее Пиголица сталъ отсчитывать по пальцамъ: — полбутылки водки, фунтъ колбасы, бѣлую булку, селедку, два огурца... да, что еще... да, еще папиросъ коробку — такъ сколько съ рубля будетъ сдачи?

Вопросъ Пиголицы засталъ меня нѣсколько врасплохъ. Чортъ его знаетъ, сколько все это стоило... Кромѣ того, въ Совѣтской Россіи не очень ужъ удобно вспоминать старое время, въ особенности не въ терминахъ оффиціальной анафемы. Я слегка замялся. Мухинъ посмотрѣлъ на меня со своей невеселой улыбкой.

— Ничего, не бойтесь, у парня въ головѣ — путаница, а такъ, онъ парень ничего, въ стукачахъ не работаетъ... Я самъ напомню, полбутылки...

— А ты не подсказывай, довольно уже разыгрывали. Ну, такъ сколько будетъ сдачи?

Я сталъ отсчитывать — тоже по пальцамъ: полбутылки, примѣрно, четвертакъ, колбаса — вѣроятно, тоже (Мухинъ подтверждающе кивнулъ головой, и Пиголица безпокойно оглянулся на него), булка — пятакъ, селедка — копѣйки три, огурцы — тоже вродѣ пятака, папиросы... Да, такъ съ двугривенный сдачи будетъ.

— Никакихъ сдачей, — восторженно заоралъ Ленчикъ, — кутить, такъ кутить. Гони, Пиголица, еще пару пива и четыре копѣйки сдачи. А? Видалъ миндалъ?

Пиголица растерянно и подозрительно осмотрѣлъ всю компанію.

— Что? — спросилъ Мухинъ, — опять скажешь: сговорившись?

Видъ у Пиголицы былъ мрачный, но отнюдь не убѣжденный.

— Все это — ни черта подобнаго. Если бы такія цѣны были — и революціи никакой не было бы. Ясно.

— Вотъ такіе-то умники, вродѣ тебя, революцію и устраивали.

— А ты не устраивалъ?

— Я?

— Ну да, ты.

— Такихъ умниковъ и безъ меня хватало, — не слишкомъ искренно отвѣтилъ Середа.

— Тебѣ, Пиголица, — вмѣшался Ленчикъ, — чтобы прорывъ въ мозгахъ заткнуть, нужно по старымъ цѣнамъ не иначе какъ рублей тысячу пропить. Охъ, и балда, прости Господи... Толкуешь тутъ ему, толкуешь... Заладилъ про буржуевъ, а того, что подъ носомъ, — такъ ему не видать...

— А тебѣ буржуи нравятся?

— А ты видалъ буржуя?

— Не видалъ, а знаю.

— Сукинъ ты сынъ, Пигалица, вотъ что я тебѣ скажу. Что ты, орясина, о буржуѣ знаешь? Сидѣлъ у тебя буржуй и торговалъ картошкой. Шелъ ты къ этому буржую и покупалъ на три копѣйки картофеля — и горюшка тебѣ было мало. А какъ остался безъ буржуя — на заготовки картофеля ѣздилъ?

— Не ѣздилъ.

— Ну, такъ на хлѣбозаготовки ѣздилъ, все одно, одинъ чортъ. Ѣздилъ?

— Ѣздилъ.

— Очень хорошо... Очень замѣчательно. Значитъ, будемъ говорить такъ: замѣсто того, чтобы пойти къ буржую и купить у него на три копѣйки пять фунтовъ картофеля, — Ленчикъ поднялъ указующій перстъ, — на три копѣйки пять фунтовъ — безо всякаго тамъ бюрократизма, очередей, — ѣхалъ, значитъ, нашъ уважаемый и дорогой пролетарскій товарищъ Пиголица у мужика картошку грабить. Такъ. Ограбилъ. Привезъ. Потомъ говорятъ нашему дорогому и уважаемому товарищу Пиголицѣ: не будете ли вы такъ любезны въ порядкѣ комсомольской или тамъ профсоюзной дисциплины идти на станцію и насыпать эту самую картошку въ мѣшки — субботникъ, значитъ. На субботники ходилъ?

— А ты не ходилъ?

— И я ходилъ. Такъ я этимъ не хвастаюсь.

— И я не хвастаюсь.

— Вотъ это — очень замечательно, хвастаться тутъ, братишечка, вовсе ужъ нечѣмъ: гнали — ходилъ. Попробовалъ бы не пойти... Такъ вотъ, значитъ, ограбивши картошку, ходилъ нашъ Пиголица и картошку грузилъ; конечно, не всѣ Пиголицы ходили и грузили, кое-кто и кишки свои у мужика оставилъ. Потомъ ссыпалъ Пиголица картошку изъ мѣшковъ въ подвалы, потомъ перебиралъ Пиголица гнилую картошку отъ здоровой, потомъ мотался нашъ Пиголица по разнымъ бригадамъ и кавалеріямъ — то кооперативъ ревизовалъ, то чистку устраивалъ, то карточки провѣрялъ и чортъ его знаетъ что... И за всю эту за волыночку получилъ Пиголица карточку, а по карточкѣ — пять килъ картошки въ мѣсяцъ, только кила-то эти, извините ужъ, не по три копѣечки, а по тридцать. Да еще и въ очереди постоишь...

— За такую работу, да при старомъ режимѣ — пять вагоновъ можно было бы заработать.

— Почему — пять вагоновъ? — спросилъ Пиголица.

— А очень просто. Я, скажемъ, рабочій, мое дѣло — за станкомъ стоять. Если бы я все это время, что я на заготовки ѣздилъ, на субботники ходилъ, по бригадамъ мотался, въ очередяхъ торчалъ, — ты подумай, сколько я бы за это время рублей выработалъ. Да настоящихъ рублей, золотыхъ. Такъ вагоновъ на пять и вышло бы.

— Что это вы все только на копѣйки, да на рубли все считаете?

— А ты на что считаешь?

— Вотъ и сидѣлъ буржуй на твоей шеѣ.

— А на твоей шеѣ никто не сидитъ? И самъ ты-то гдѣ сидишь? Если ужъ объ шеѣ разговоръ пошелъ — тутъ ужъ молчалъ бы ты лучше. За что тебѣ пять лѣтъ припаяли? Далъ бы въ морду старому буржую — отсидѣлъ бы недѣлю и кончено. А теперь вмѣсто буржуя — ячейка. Кому ты далъ въ морду? А вотъ пять лѣтъ просидишь. Да потомъ еще домой не пустятъ — ѣзжай куда-нибудь къ чортовой матери. И поѣдешь. Насчетъ шеи — кому ужъ кому, а тебѣ бы, Пиголица, помалкивать лучше бы...