Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Если бы старый буржуй, — сказалъ Ленчикъ, — если бы старый буржуй тебѣ такую картошку далъ, какъ сейчасъ кооперативъ даетъ — такъ этому бы буржую всю морду его же картошкой вымазали бы...

— Такъ у насъ еще не налажено. Не научились...

— Оно, конечно, не научились! За пятнадцать-то лѣтъ? За пятнадцать лѣтъ изъ обезьяны профессора сдѣлать можно, а не то что картошкой торговать. Наука, подумаешь. Раньше никто не умѣлъ ни картошку садить, ни картошкой торговать! Инструкцій, видишь-ли, не было! Картофельной политграмоты не проходили! Скоро не то, что сажать, а и жевать картошку разучимся...

Пиголица мрачно поднялся и молча сталъ вытаскивать изъ полокъ какіе-то инструменты. Видъ у него былъ явно отступательный.

— Нужно эти разговоры, въ самомъ дѣлѣ, бросить, — степенно сказалъ Мухинъ. — Что тутъ человѣку говорить, когда онъ уши затыкаетъ. Вотъ просидитъ еще года съ два — поумнѣетъ.

— Кто поумнѣетъ — такъ еще неизвѣстно. Вы все въ старое смотрите, а мы напередъ смотримъ.

— Семнадцать лѣтъ смотрите.

— Ну и семнадцать лѣтъ. Ну, еще семнадцать лѣтъ смотрѣть будемъ. А заводы-то построили?

— Иди ты къ чортовой матери со своими заводами, дуракъ, — обозлился Середа, — заводы построили? Такъ чего же ты, сукинъ сынъ, на Тулому не ѣдешь, электростанцію строить? Ты почему, сукинъ сынъ, не ѣдешь? А? Чтобы строили, да не на твоихъ костяхъ? Дуракъ, а своихъ костей подкладывать не хочетъ...

На Туломѣ — это верстахъ въ десяти южнѣе Мурманска — шла въ это время стройка электростанціи, конечно, "ударная" стройка и, конечно, "на костяхъ" — на большомъ количествѣ костей. Всѣ, кто могъ какъ-нибудь извернуться отъ посылки на Тулому, изворачивались изо всѣхъ силъ. Видимо, изворачивался и Пиголица.

— А ты думаешь — не поѣду?

— Ну, и ѣзжай ко всѣмъ чертямъ. Однимъ дуракомъ меньше будетъ.

— Подумаешь — умники нашлись. Въ семнадцатомъ году, небось, всѣ противъ буржуевъ перли. А теперь — остались безъ буржуевъ, такъ кишка тонка. Няньки нѣту. Хотѣлъ бы я послушать, что это вы въ семнадцатомъ году про буржуевъ говорили... Тыкать въ носъ кооперативомъ, да лагеремъ — теперь всякій дуракъ можетъ. Умники... Гдѣ ваши мозги были, когда вы революцію устраивали?

Пиголица засунулъ въ карманъ свои инструменты и исчезъ.

Мухинъ подмигнулъ мнѣ:

— Вотъ это правильно сказано, здорово заворочено. А то, въ самомъ дѣлѣ — насѣли всѣ на одного... — Въ тонѣ Мухина было какое-то удовлетвореніе. Онъ не безъ нѣкотораго ехидства посмотрѣлъ на Середу. — А то — тоже, кто тамъ ни устраивалъ — а Пиголицамъ-то расхлебывать приходится. А Пиголицамъ-то — куда податься...

— Н-да, — какъ бы оправдываясь передъ кѣмъ-то, протянулъ Середа, — въ семнадцатомъ году, оно, конечно... Опять же — война. Дурака, однако, что и говорить, сваляли, такъ не вѣкъ же изъ-за этого въ дуракахъ торчать... Поумнѣть пора бы...

— Ну, и Пиголица — поживетъ съ твое — поумнѣетъ... А тыкать парню въ носъ: дуракъ да дуракъ — это тоже не дѣло... Въ такіе годы — кто въ дуракахъ не ходилъ...

— А что за парень этотъ, Пиголица? — спросилъ я. — Вы увѣрены, что онъ въ третью часть не бѣгаетъ?

— Ну, нѣтъ, этого нѣту, — торопливо сказалъ Середа, какъ бы обрадовавшійся перемѣнѣ темы — Этого — нѣтъ. Это сынъ Мухинскаго пріятеля. Мухинъ его здѣсь и подобралъ... Набилъ морду какому-то комсомольскому секретарю — вотъ ему пять лѣтъ и припаяли... Безъ Мухина — пропалъ бы, пожалуй, парнишка... — Середа какъ-то неуютно поежился, какъ бы что-то вспоминая... — Такимъ вотъ, какъ Пиголица, — здѣсь хуже всего, ума еще немного, опыта — и того меньше, во всякія тамъ политграмоты взаправду вѣрятъ... Думаетъ, что и въ самомъ дѣлѣ — царство трудящихся. Но вотъ — пока что пять лѣтъ уже имѣетъ, какія-то тамъ свои комсомольскія права отстаивалъ... А начнетъ отстаивать здѣсь — совсѣмъ пропадетъ. Ты, Мухинъ, зря за него заступаешься. Никто его не обижаетъ, а нужно, чтобы парень ходилъ, глаза раскрывши... Ежели бы намъ въ семнадцатомъ году такъ бы прямо, какъ дважды — два, доказали: дураки вы, ребята, сами себѣ яму роете, — мы бы здѣсь не сидѣли...

— А вотъ вы лично въ семнадцатомъ году такія доказательства стали бы слушать?

Середа кисло поморщился и для чего-то посмотрѣлъ въ окно.

— Вотъ то-то и оно, — неопредѣленно сказалъ онъ.

Въ этой кабинкѣ мы провели много часовъ, то скрываясь въ ней отъ послѣднихъ зимнихъ бурь, то просто принимая приглашеніе кого-нибудь изъ ея обитателей насчетъ чайку. Очень скоро въ этой кабинкѣ и около нея установились взаимоотношенія, такъ сказать, стандартныя, между толковой частью интеллигенціи и толковой частью пролетаріата. Пролетарское отношеніе выражалось въ томъ, что у насъ всегда была отточенная на ять пила, что мы, напримѣръ, были предупреждены о перемѣнѣ коменданта и о необходимости выполнить норму цѣликомъ. Норму выполняла почти вся кабинка, такъ что, когда новый — на этотъ разъ вольнонаемный — комендантъ пришелъ провѣрить наши фантастическіе 135% — ему оставалось только недоумѣнно потоптаться и искупить свое гнусное подозрѣніе довольно путаной фразой:

— Ну, вотъ — если человѣкъ образованный...

Почему образованный человѣкъ могъ выполнить количество работы, рѣшительно непосильное никакому профессіоналу-пильщику, — осталось, конечно, невыясненнымъ. Но наши 135% были, такъ сказать, оффиціально провѣрены и оффиціально подтверждены. Ленчикъ, не безъ нѣкотораго волненія смотрѣвшій со стороны на эту провѣрку, не удержался и показалъ носъ удалявшейся комендантской спинѣ.

— Эхъ, елочки мои вы палочки, если бы намъ — да всѣмъ вмѣстѣ, вотъ какъ пальцы на кулакѣ, — Ленчикъ для вразумительности растопырилъ было пальцы и потомъ сжалъ ихъ въ кулакъ, — если бы намъ, да всѣмъ вмѣстѣ — показали бы мы этой сволочи...

— Да, — сумрачно сказалъ Юра, — дѣло только въ томъ, что сволочь все это знаетъ еще лучше, чѣмъ мы съ вами.

— Это, молодой человѣкъ, ничего. Исторію-то вы знаете — ну, какъ были удѣльные князья — всякій врозь норовилъ — вотъ и насѣли татары. А какъ взялись всѣ скопомъ — такъ отъ татаръ мокрое мѣсто осталось.

— Вѣрно, — сказалъ Юра еще сумрачнѣе, — только татары сидѣли триста лѣтъ.

Ленчикъ какъ-то осѣлъ.

— Да, конечно, триста лѣтъ... Ну, теперь и темпы не тѣ, и народъ не тотъ... Долго не просидятъ...

Съ нашей же стороны мы поставляемъ кабинкѣ, такъ сказать, интеллектуальную продукцію. Сейчасъ, выбитыя изъ всѣхъ своихъ колей, русскія массы очень въ этомъ нуждаются. Но къ кому мужикъ пойдетъ, скажемъ, съ вопросомъ объ удобреніи своего пріусадебнаго участка? Къ активу? Такъ активъ къ нему приставленъ не для разъясненія, а для ограбленія. Къ кому обратится рабочій съ вопросами насчетъ пенсіи, переѣзда въ другое мѣсто, жилищнаго прижима или уклоненія отъ какой-нибудь очередной мобилизаціи куда-нибудь къ чортовой матери? Къ профсоюзному работнику? Такъ профсоюзный работникъ приставленъ, какъ "приводной ремень отъ партіи къ массамъ", и ремень этотъ закрученъ туго. Словомъ, мужикъ пойдетъ къ какому-нибудь сельскому интеллигенту, обязательно безпартійному, а рабочій пойдетъ къ какому-нибудь городскому интеллигенту, предпочтительно контръ-революціонному. И оба они — и крестьянинъ, и рабочій — всегда рады потолковать съ хорошимъ, образованнымъ человѣкомъ и о политикѣ: какой, напримѣръ, подвохъ заключается въ законѣ о колхозной торговлѣ — во всякомъ законѣ публика ищетъ прежде всего подвоха, — или что такое японецъ и какъ обстоятъ дѣла съ войной, ну, и такъ далѣе. Обо всемъ этомъ, конечно, написано въ совѣтской печати, но совѣтская печать занимаетъ совершенно исключительную позицію: ей рѣшительно никто не вѣритъ — въ томъ числѣ и партійцы. Не вѣрятъ даже и въ томъ, гдѣ она не вретъ.