Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Въ частномъ случаѣ лагерной жизни возникаетъ рядъ особыхъ проблемъ: напримѣръ, съ Мухинымъ. Семья осталась въ Питерѣ, семью лишаютъ паспорта — куда дѣваться? Все переполнено, вездѣ голодъ. Въ какой-нибудь Костромѣ придется мѣсяцами жить въ станціонномъ залѣ, въ пустыхъ товарныхъ вагонахъ, подъ заборами и т.д.: жилищный кризисъ. На любомъ заводѣ жену Мухина спросятъ: а почему вы уѣхали изъ Ленинграда и гдѣ вашъ паспортъ? Понятно, что съ такими вопросами Мухинъ не обратится ни къ юрисконсульту, ни въ культурно-просвѣтительный отдѣлъ. Я же имѣлъ возможность сказать Мухину: нужно ѣхать не въ Кострому, а въ Махачъ Кала или Пишпекъ — тамъ русскихъ мало и тамъ насчетъ паспортовъ не придираются. Въ Пишпекѣ, скажемъ, можно обратиться къ нѣкоему Ивану Ивановичу, вѣроятно, еще возсѣдающему въ овцеводческомъ трестѣ или гдѣ-нибудь около. Иванъ Ивановичъ имѣетъ возможность переправить жену Мухина или въ опіумный совхозъ въ Каракола, или въ овцеводческій совхозъ на Качкорѣ. Жить придется въ юртѣ, но съ голоду не пропадутъ.

Все это, — такъ сказать, житейская проза. Но, кромѣ прозы, возникаютъ и нѣкоторые другіе вопросы: напримѣръ, о старой русской литературѣ, которую читаютъ взасосъ, до полнаго измочаливанія страницъ — трижды подклеенныхъ, замусоленныхъ, наполненныхъ карандашными вставками окончательно нечитательныхъ мѣстъ... Вотъ ужъ, дѣйствительно, пришло время-времячко, "когда мужикъ не Блюхера и не милорда глупаго"... Марксистскую расшифровку русскихъ классиковъ знаютъ приблизительно всѣ — но что "товарищи" пишутъ, это уже въ зубахъ навязло, въ это никто не вѣритъ — хотя какъ разъ тутъ-то марксистская критика достаточно сильна... Но все равно — это "наши пишутъ", и читать не стоитъ...

...Такъ, въ милліонахъ мѣстъ и по милліону поводовъ идетъ процессъ выковыванія новаго народнаго сознанія...

Въ виду приближенія весны, всѣ наши бригады были мобилизованы на уборку мусора въ многочисленныхъ дворахъ управленія ББК. Юра къ этому времени успѣлъ приноровиться къ другой работѣ: по дорогѣ между Медгорой и третьимъ лагпунктомъ достраивалось зданіе какого-то будущаго техникума ББК, въ зданіи уже жилъ его будущій завѣдующій, и Юра совершенно резонно разсудилъ, что ему цѣлесообразнѣе околачиваться у этого техникума съ заранѣе обдуманнымъ намѣреніемъ: потомъ влѣзть въ него въ качествѣ учащагося — о техникумѣ рѣчь будетъ позже. Мнѣ же нельзя было покинуть управленческихъ дворовъ, такъ какъ изъ нихъ я могъ совершать развѣдывательныя вылазки по всякаго рода лагернымъ заведеніямъ. Словомъ, я попалъ въ окончательные чернорабочіе.

Я былъ приставленъ въ качествѣ подручнаго къ крестьянину-возчику, крупному мужику лѣтъ сорока пяти, съ изрытымъ оспой, рябымъ лицомъ и угрюмымъ взглядомъ, прикрытымъ нависающими лохматыми бровями. Наши функціи заключались въ выковыриваніи содержимаго мусорныхъ ящиковъ и въ отвозкѣ нашей добычи за предѣлы управленческой территоріи. Содержимое же представляло глыбы замерзшихъ отбросовъ, которыя нужно было разбивать ломами и потомъ лопатами накладывать на сани.

Къ моей подмогѣ мужикъ отнесся нѣсколько мрачно. Нѣкоторыя основанія у него для этого были. Я, вѣроятно, былъ сильнѣе его, но моя городская и спортивная выносливость по сравненіе съ его — деревенской и трудовой — не стоила, конечно, ни копѣйки. Онъ работалъ ломомъ, какъ машина, изъ часу въ часъ. Я непрерывной работы въ данномъ темпѣ больше получаса безъ передышки выдержать не могъ. И, кромѣ этого, сноровки по части мусорныхъ ямъ у меня не было никакой.

Мужикъ не говорилъ почти ничего, но его междометія и мимику можно было расшифровать такъ: "не ваше это дѣло, я ужъ и самъ справлюсь, не лѣзьте только подъ ноги". Я очутился въ непріятной роли человѣка ненужнаго и безтолковаго, взирающаго на то, какъ кто-то дѣлаетъ свою работу.

Потомъ вышло такъ: мой патронъ отбилъ три стѣнки очередного ящика и оттуда, изъ-за досокъ, вылѣзла глыба льда пудовъ этакъ въ двѣнадцать. Она была надтреснутой, и мужикъ очень ловко разбилъ ее на двѣ части. Я внесъ предложеніе: взгромоздить эти половинки, не разбивая ихъ, прямо на сани, чтобы потомъ не возиться съ лопатами. Мужикъ усмѣхнулся снисходительно: говоритъ-де человѣкъ о дѣлѣ, въ которомъ онъ ничего не понимаетъ. Я сказалъ: нужно попробовать. Мужикъ пожалъ плечами: попробуйте. Я присѣлъ, обхватилъ глыбу, глаза полѣзли на лобъ, но глыба все же была водружена на сани — сначала одна, потомъ другая.

Мужикъ сказалъ: "ишь ты" и "ну-ну" и потомъ спросилъ: "а очки-то вы давно носите?". "Лѣтъ тридцать" — "Что-жъ это вы такъ? ну, давайте, закуримъ". Закурили, пошли рядомъ съ санями. Садиться на сани было нельзя: за это давали годъ добавочнаго срока — конское поголовье и такъ еле живо; до человѣческаго поголовья начальству дѣла не было.

Начался обычный разговоръ: давно ли въ лагерѣ, какой срокъ и статья, кто остался на волѣ... Изъ этого разговора я узналъ, что мужика зовутъ Акульшинъ, что получилъ онъ десять лѣтъ за сопротивленіе коллективизаціи, но что, впрочемъ, влипъ не онъ одинъ: все село выслали въ Сибирь съ женами и дѣтьми, но безъ скота и безъ инвентаря. Самъ онъ, въ числѣ коноводовъ чиномъ помельче, получилъ десять лѣтъ. Коноводы чиномъ покрупнѣе были разстрѣляны тамъ же, на мѣстѣ происшествія. Гдѣ-то тамъ, въ Сибири, какъ-то неопредѣленно околачивается его семья ("жена-то у меня — просто кладъ, а не баба") и шестеро ребятъ въ возрастѣ отъ трехъ до 25-ти лѣтъ ("дѣти у меня подходящія, Бога гнѣвить нечего"). "А гдѣ это городъ Барнаулъ?" Я отвѣтилъ. "А за Барнауломъ что? Мѣста дикія? Ну, ежели дикія мѣста — смылись мои куда-нибудь въ тайгу... У насъ давно уже такой разговоръ былъ: въ тайгу смываться. Ну, мы сами не успѣли... Жена тутъ писала, что, значитъ, за Барнауломъ"... — Мужикъ замялся и замолкъ.

На другой день наши дружественныя отношенія нѣсколько продвинулись впередъ. Акульшинъ заявилъ: насчетъ этого мусора — такъ чортъ съ нимъ: и онъ самъ напрасно старался, и я зря глыбы ворочалъ — надъ этимъ мусоромъ никакого контроля и быть не можетъ, кто его знаетъ, сколько тамъ его было...

Скинули въ лѣсу очередную порцію мусора, сѣли, закурили. Говорили о томъ, о семъ: о минеральныхъ удобреніяхъ ("хороши, да нѣту ихъ"), о японцѣ ("до Барнаула, должно быть, доберутся — вотъ радость-то нашимъ сибирякамъ будетъ"), о совхозахъ ("плакали мужики на помѣщика, а теперь бы чортъ съ нимъ, съ помѣщикомъ, самимъ бы живьемъ выкрутиться"), потомъ опять свернули на Барнаулъ: что это за мѣста и какъ далеко туда ѣхать. Я вынулъ блокнотъ и схематически изобразилъ: Мурманская желѣзная дорога, Москва, Уралъ, Сибирскій путь, Алтайская вѣтка... "Н-да, далеконько ѣхать-то! Но тутъ главное — продовольствіе... Ну, продовольствіе-то ужъ я добуду!"