Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

___

...Въ эпоху служеніи своего въ ЦК ССТС (Центральный комитетъ профессіональнаго союза служащихъ) я, какъ было уже сказано, руководилъ спортомъ, который я знаю и люблю. Потомъ мнѣ навязали шахматы, которыхъ я не знаю и терпѣть не могу, — завѣдывалъ шахматами [9] Шахматъ не люблю по чисто "идеологическимъ причинамъ": они чрезвычайно широко были использованы для заморачиванія головъ и отвлеченія оныхъ отъ, такъ сказать, политики. Теперь — въ этихъ же цѣляхъ и по совершенно такой же системѣ используется, скажемъ, фокстротъ: чѣмъ бы дитя не тѣшилось, лишь бы ѣсть не просило... . Потомъ, въ качествѣ наиболѣе грамотнаго человѣка въ ЦК, я получилъ въ свое завѣдываніе библіотечное дѣло: около семисотъ стаціонарныхъ и около двухъ тысячъ передвижныхъ библіотекъ. Я этого дѣла не зналъ, но это дѣло было очень интересно... Въ числѣ прочихъ мѣропріятій мы проводили и статистическія обслѣдованія читаемости различныхъ авторовъ.

Всякая совѣтская статистика — это нѣкое жизненное, выраженное въ цифрахъ, явленіе, однако, исковерканное до полной неузнаваемости различными "заданіями". Иногда изъ-подъ этихъ заданій — явленіе можно вытащить, иногда оно уже задавлено окончательно. По нашей статистикѣ выходило: на первомъ мѣстѣ — политическая литература, на второмъ — англосаксы, на третьемъ — Толстой и Горькій, дальше шли совѣтскіе авторы и послѣ нихъ — остальные русскіе классики. Я, для собственнаго потребленія, сталъ очищать статистику отъ всякихъ "заданій", но все же оставался огромный пробѣлъ между тѣмъ, что я видалъ въ жизни, и тѣмъ, что показывали мною же очищенныя цифры. Потомъ, послѣ бесѣдъ съ библіотекаршами и собственныхъ размышленій, тайна была болѣе или менѣе разгадана: совѣтскій читатель, получившій изъ библіотеки томъ Достоевскаго или Гончарова, не имѣетъ никакихъ шансовъ этого тома не спереть. Такъ бывало и со мной, но я считалъ, что это только индивидуальное явленіе:

Придетъ нѣкая Марья Ивановна и увидитъ на столѣ, скажемъ, "Братьевъ Карамазовыхъ":

— И. Л., голубчикъ, ну, только на два дня, ей, Богу, только на два дня, вы все равно заняты... Ну, что вы въ самомъ дѣлѣ — я вѣдь культурный человѣкъ! Послѣзавтра вечеромъ обязательно принесу...

Дней черезъ пять приходите къ Марьѣ Ивановнѣ...

— Вы ужъ, И. Л., извините, ради Бога... тутъ заходилъ Ваня Ивановъ... Очень просилъ... — Ну, знаете, неудобно все-таки не дать: наша молодежь такъ мало знакома съ классиками... Нѣтъ, нѣтъ, вы ужъ не безпокойтесь, онъ обязательно вернетъ, я сама схожу и возьму...

Еще черезъ недѣлю вы идете къ Ванѣ Иванову. Ваня встрѣчаетъ васъ нѣсколько шумно:

— Я уже знаю, вы за Достоевскимъ... Какъ же, прочелъ... Очень здорово... Эти старички — умѣли, сукины дѣти, писать... Но, скажите, чего этотъ старецъ...

Когда, послѣ нѣкоторой литературной дискуссіи, вы ухитряетесь вернуться къ судьбѣ книги, то выясняется, что книги уже нѣтъ: ее читаетъ какая-то Маруся.

— Ну, знаете, что я за буржуй такой, чтобы не дать дѣвочкѣ книги? Что съѣстъ она ее? Книги — для того, чтобы читать... Въ библіотекѣ? Чорта съ два получишь что-нибудь путное въ библіотекѣ. Ничего, прочтетъ и вернетъ. Я вамъ самъ принесу.

Словомъ, вы идете каяться въ библіотеку, платите рубля три штрафа, книга исчезаетъ изъ каталога и начинается ея интенсивное хожденіе по рукамъ. Черезъ годъ зачитанный у васъ томъ окажется гдѣ-нибудь на стройкѣ Игарскаго порта или на хлопковыхъ поляхъ Узбекистана. Но ни вы, ни тѣмъ паче библіотека, этого тома больше не увидите... И ни въ какую статистику эта "читаемость" не попадетъ...

Такъ, болѣе или менѣе мирно, въ совѣтской странѣ существуютъ двѣ системы духовнаго питанія массъ: съ одной стороны — мощная сѣть профсоюзныхъ библіотекъ, гдѣ спеціально натасканныя и отвѣтственныя за наличіе совѣтскаго спроса библіотекарши втолковываютъ какимъ-нибудь заводскимъ парнямъ:

— А вы "Гидроцентрали" еще не читали? Ну, какъ же такъ! Обязательно возьмите! Замѣчательная книга, изумительная книга!

Съ другой стороны:

а) классики, которыхъ "рвутъ изъ рукъ", къ которымъ власть относится весьма снисходительно, новѣе же не переиздаетъ: бумаги нѣтъ. Въ послѣднее время не взлюбили Салтыкова-Щедрина: очень ужъ для современнаго фельетона годится.

б) рядъ совѣтскихъ писателей, которые и существуютъ, и какъ бы не существуютъ. Изъ библіотекъ изъять весь Есенинъ, почти весь Эренбургъ (даромъ, что теперь такъ старается), почти весь Пильнякъ, "Улялаевщина" и "Пушторгъ" Сельвинскаго, "12 стульевъ" и "Золотой теленокъ" Ильфа и Петрова — и многое еще въ томъ же родѣ. Оно, конечно, нужно же имѣть и свою лирику, и свою сатиру — иначе гдѣ же золотой сталинскій вѣкъ литературы? Но массъ сюда лучше не пускать.

в) подпольная литература, ходящая по рукамъ въ гектографированныхъ спискахъ: еще почти никому неизвѣстные будущіе русскіе классики, вродѣ Крыжановскаго (не члена ЦК партіи), исписывающіе "для души" сотни печатныхъ листовъ, или Сельвинскаго, пишущаго, какъ часто дѣлывалъ и авторъ этихъ строкъ, одной рукой (правой) для души и другой рукой (лѣвой) для хлѣба халтурнаго, который, увы, нуженъ все-таки "днесь"... Нелегальные кружки читателей, которые, рискуя мѣстами весьма отдаленными, складываются по трешкѣ, покупаютъ, вынюхиваютъ, выискиваютъ все, лишенное оффиціальнаго штампа... И многое другое.

Ясное, опредѣленное мѣсто занимаетъ политическая литература. Она печатается милліонными тиражами и въ любой библіотекѣ губернскаго масштаба она валяется вагонами (буквально вагонами) неразрѣзанной бумажной макулатуры и губитъ бюджеты библіотекъ.

А какъ же со статистикой?

А со статистикой вотъ какъ:

Всякая библіотекарша служебно заинтересована въ томъ, чтобы показать наивысшій процентъ читаемости политической и вообще совѣтской литературы. Всякій инструкторъ центральнаго комитета, вотъ вродѣ меня, заинтересованъ въ томъ, чтобы по своей линіи продемонстрировать наиболѣе совѣтскую постановку библіотечнаго дѣла. Всякій профессіональный союзъ заинтересованъ въ томъ, чтобы показать ЦК партіи, что у него культурно-просвѣтительная работа поставлена "по сталински".

Слѣдовательно: а) библіотекарша вретъ, б) я вру, в) профсоюзъ вретъ. Врутъ еще и многія другія "промежуточныя звенья". И я, и библіотекарша, и ЦК союза, и промежуточныя звенья все это отлично понимаемъ: невысказанная, но полная договоренность... И въ результатѣ — получается, извините за выраженіе, статистика... По совершенно такой же схемѣ получается статистика колхозныхъ посѣвовъ, добычи угля, ремонта тракторовъ... Нѣтъ, статистикой меня теперь не проймешь.

Отъ Гончарова меня оторвалъ Юра: снова понадобилось мое математическое вмѣшательство. Стали разбираться. Выяснилось, что, насѣдая на тригонометрію, Пиголица имѣлъ весьма неясное представленіе объ основахъ алгебры и геометріи, тангенсы цѣплялись за логарифмы, логарифмы за степени, и вообще было непонятно, почему доброе русское "х" именуется иксомъ. Кое-какія формулы были вызубрены на зубокъ, но между ними оказались провалы, разрывъ всякой логической связи между предыдущимъ и послѣдующимъ: то, что на совѣтскомъ языкѣ именуется "абсолютной неувязкой". Попытались "увязать". По этому поводу я не безъ нѣкотораго удовольствія убѣдился, что какъ ни прочно забыта моя гимназическая математика — я имѣю возможность возстановить логическимъ путемъ очень многое, почти все. Въ назиданіе Пиголицѣ — а, кстати, и Юрѣ — я сказалъ нѣсколько вдумчивыхъ словъ о необходимости систематической учебы: вотъ-де училъ это двадцать пять лѣтъ тому назадъ и никогда не вспоминалъ, а когда пришлось — вспомнилъ... Къ моему назиданію Пиголица отнесся раздражительно: