Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Рѣшилъ тряхнуть своей физкультурной стариной и пошелъ непосредственно къ начальнику культурно-воспитательнаго отдѣла (КВО) тов. Корзуну. Тов. Корзунъ, слегка горбатый, маленькій человѣкъ, встрѣтилъ меня чрезвычайно вѣжливо и корректно: да, такіе работники намъ бы нужны... а статьи ваши?.. Я отвѣтилъ, что статьями, увы, хвастаться нечего: 58-6 и прочее. Корзунъ безнадежно развелъ руками: "Ничего не выйдетъ... Ваша работа по культурно-воспитательной линіи — да еще и въ центральномъ аппаратѣ КВО — абсолютно исключена, не о чемъ говорить".

...Черезъ мѣсяцъ тотъ же тов. Корзунъ велъ упорный бой за то, чтобы перетащить меня въ КВО, хотя статьи мои за это время не измѣнились. Но въ тотъ моментъ такой возможности тов. Корзунъ еще не предусматривалъ. Я извинился и сталъ уходить.

— Знаете что, — сказалъ мнѣ Корзунъ въ догонку, — попробуйте-ка вы поговорить съ "Динамо". Оно лагернымъ порядкамъ не подчинено, можетъ, что-нибудь и выйдетъ.

"Динамо" — это "пролетарское спортивное общество войскъ и сотрудниковъ ГПУ" — въ сущности, одинъ изъ подотдѣловъ ГПУ — заведеніе отвратительное въ самой высокой степени — даже и по совѣтскимъ масштабамъ. Оффиціально оно занимается физической подготовкой чекистовъ, неоффиціально оно скупаетъ всѣхъ мало-мальски выдающихся спортсменовъ СССР и, слѣдовательно, во всѣхъ видахъ спорта занимаетъ въ СССР первое мѣсто. Къ какому-нибудь Иванову, подающему большія надежды въ области голкиперскаго искусства, подходитъ этакій "жучекъ" — т.е. спеціальный и штатный вербовщикъ-скупщикъ — и говоритъ:

— Переходите-ка къ намъ, тов. Ивановъ, сами понимаете — паекъ, ставка, квартира...

Передъ квартирой устоять трудно. Но если паче чаянія Ивановъ устоитъ даже и передъ квартирой, "жучекъ" подозрительно говоритъ:

— Что? Стѣсняетесь подъ чекистской маркой выступать? Н-даа... Придется вами поинтересоваться...

"Динамо" выполняетъ функціи слѣжки въ спортивныхъ кругахъ. "Динамо" занимается весьма разносторонней хозяйственной дѣятельностью: строитъ стадіоны, монополизировало производство спортивнаго инвентаря, имѣетъ цѣлый рядъ фабрикъ — и все это строится и производится исключительно трудомъ каторжниковъ. "Динамо" въ корнѣ подрѣзываетъ всякую спортивную этику ("морально — то, что служить цѣлямъ міровой революціи").

На "міровой спартакіадѣ" 1928 года я въ качествѣ судьи снялъ съ бѣговой дорожки одного изъ динамовскихъ чемпіоновъ, который съ заранѣе обдуманнымъ намѣреніемъ разодралъ шипами своихъ бѣговыхъ туфель ногу своего конкурента. Конкурентъ выбылъ со спортивнаго фронта навсегда. Чемпіонъ же, уходя съ дорожки, сказалъ мнѣ: "ну, мы еще посмотримъ". Въ тотъ же день вечеромъ я получилъ повѣстку въ ГПУ: невеселое приглашеніе. Въ ГПУ мнѣ сказали просто, внушительно и свирѣпо: чтобы этого больше не было. Этого больше и не было: я въ качествѣ судьи предпочелъ въ дальнѣйшемъ не фигурировать...

Нужно отдать справедливость и "Динамо": своихъ чемпіоновъ оно кормитъ блестяще — это одинъ изъ секретовъ спортивныхъ успѣховъ СССР. Иногда эти чемпіоны выступаютъ подъ флагомъ профсоюзовъ, иногда подъ военнымъ флагомъ, иногда даже отъ имени промысловой коопераціи — въ зависимости отъ политическихъ требованій дня. Но всѣ они прочно закуплены "Динамо".

Въ тѣ годы, когда я еще могъ ставить рекорды, мнѣ стоило большихъ усилій отбояриться отъ приглашеній "Динамо": единственной реальной возможностью было прекратить всякую тренировку (по крайней мѣрѣ, оффиціальную). Потомъ наши дружественныя отношенія съ "Динамо" шли, все ухудшаясь и ухудшаясь, и если я сѣлъ въ лагерь не изъ-за "Динамо", то это, во всякомъ случаѣ, не отъ избытка симпатіи ко мнѣ со стороны этой почтенной организаціи. Въ силу всего этого, а также и статей моего приговора, я въ "Динамо" рѣшилъ не идти. Настроеніе было окаянное.

Я зашелъ въ кабинку монтеровъ, гдѣ Юра и Пиголица сидѣли за своей тригонометріей, а Мухинъ чинилъ валенокъ. Юра сообщилъ, что его дѣло уже въ шляпѣ и что Мухинъ устраиваетъ его монтеромъ. Я выразилъ нѣкоторое сомнѣніе: люди чиномъ покрупнѣе Мухина ничего не могутъ устроить... Мухинъ пожалъ плечами.

— А мы — люди маленькіе, такъ у насъ это совсѣмъ просто: вотъ сейчасъ перегорѣла проводка у начальника третьей части — такъ я ему позвоню, что никакой возможности нѣту: всѣ мастера въ дежурствѣ, не хватаетъ рабочихъ рукъ. Посидитъ вечеръ безъ свѣта — какое угодно требованіе подпишетъ...

Стало легче на душѣ. Если даже меня попрутъ куда-нибудь, а Юра останется — останется и возможность черезъ медгорскихъ знакомыхъ вытащить меня обратно... Но все-таки...

По дорогѣ изъ кабинки я доложилъ Юрѣ о положеніи дѣлъ на моемъ участкѣ фронта. Юра взъѣлся на меня сразу: конечно, нужно идти въ "Динамо", если тамъ на устройство есть хоть одинъ шансъ изъ ста. Мнѣ идти очень не хотѣлось. Такъ мы съ Юрой шествовали и ругались... Я представлялъ себѣ, что даже въ удачномъ случаѣ мнѣ не безъ злорадства скажутъ: ага, когда мы васъ звали — вы не шли... Ну, и такъ далѣе. Да и шансы-то были нулевые... Впослѣдствіи оказалось, что я сильно недооцѣнилъ большевицкой реалистичности и нѣкоторыхъ другихъ вещей... Словомъ, въ результатѣ этой перепалки, я уныло поволокся въ "Динамо".

На территоріи вольнаго города расположенъ динамовскій стадіонъ. На стадіонѣ — низенькое деревянные домики: канцеляріи, склады, жилища служащихъ... Въ первой комнатѣ — билліардный залъ. На двери (второй) — надпись: "Правленіе "Динамо". Вхожу. Очки запотѣли, снимаю ихъ и, почти ничего не видя, спрашиваю:

— Могу я видѣть начальника учебной части?

Изъ за письменнаго стола подымается нѣкто туманный и, уставившись въ меня, нѣкоторое время молчитъ. Молчу и я. И чувствую себя въ исключительно нелѣпомъ положеніи.

Нѣкто туманный разводитъ руками:

— Елки-палки или, говоря вѣжливѣе, сапенъ-батонъ. Какими путями вы, товарищъ Солоневичъ, сюда попали? Или это, можетъ быть, вовсе не вы?

— Повидимому, это — я. А попалъ, какъ обыкновенно, — по этапу.

— И давно? И что вы теперь дѣлаете?

— Примѣрно, мѣсяцъ. Чищу уборныя.

— Ну, это же, знаете, совсѣмъ безобразіе. Что, вы не знали, что существуетъ ББКовское отдѣленіе "Динамо"? Словомъ, съ этой секунды вы состоите на службѣ въ пролетарскомъ спортивномъ обществѣ "Динамо" — о должности мы поговоримъ потомъ. Ну, садитесь, разсказывайте.

Я протеръ очки. Передо мною — фигура, мнѣ вовсе неизвѣстная, но, во всякомъ случаѣ, ясно выраженный одесситъ: его собственная мамаша не могла бы опредѣлить процентъ турецкой, еврейской, греческой, русской и прочей крови, текущей въ его жилахъ. На крѣпкомъ туловищѣ — дубовая шея, на ней — жуликовато-добродушная и энергичная голова, покрытая густой черной шерстью... Гдѣ это я могъ его видѣть? Понятія не имѣю. Я сажусь.