Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Насчетъ моей работы въ "Динамо" дѣло, мнѣ кажется, не такъ просто. Мои статьи...

— А плевать намъ на ваши статьи. Очень мнѣ нужны ваши статьи. Я о нихъ даже и спрашивать не хочу. Что, вы будете толкать штангу статьями или вы ее будете толкать руками? Вы раньше разсказывайте.

Я разсказываю.

— Ну, въ общемъ, все въ порядкѣ. Страницы вашей исторіи перевертываются дальше. Мы здѣсь такое дѣло развернемъ, что Москва ахнетъ... На начальника лагпункта вы можете наплевать. Вы же понимаете, у насъ предсѣдатель — самъ Успенскій (начальникъ ББК), замѣстителемъ его — Радецкій, начальникъ третьяго отдѣла (лагерное ГПУ), что намъ УРО? Хе, плевать мы хотѣли на УРО.

Я смотрю на начальника учебной части и начинаю соображать, что, во-первыхъ, за нимъ не пропадешь и что, во-вторыхъ, онъ собирается моими руками сдѣлать себѣ какую-то карьеру. Но кто онъ? Спросить неудобно.

— А жить вы съ сыномъ будете здѣсь, мы вамъ отведемъ комнату. Ну да, конечно же, и сына вашего мы тоже устроимъ — это ужъ, знаете, если "Динамо" за что-нибудь берется, такъ оно это устраиваетъ на бене мунесъ... А вотъ, кстати, и Батюшковъ идетъ, вы не знакомы съ Батюшковымъ?

Въ комнату вошелъ крѣпкій, по военному подтянутый человѣкъ. Это былъ Федоръ Николаевичъ Батюшковъ, одинъ изъ лучшихъ московскихъ инструкторовъ, исчезнувшій съ московскаго горизонта въ связи съ уже извѣстной политизаціей физкультуры. Мы съ нимъ обмѣниваемся подходящими къ данному случаю междометіями.

— Такъ, — заканчиваетъ Батюшковъ свои междометія, — словомъ, какъ говорится, всѣ дороги ведутъ въ Римъ. Но, главное, сколько?

— Восемь.

— Статьи?

— 58-6 и такъ далѣе.

— И давно вы здѣсь?

Разсказываю.

— Ну, ужъ это вы, И. Л., извините, это просто свинство. Если вамъ самому доставляетъ удовольствіе чистить уборныя — ваше дѣло. Но вѣдь вы съ сыномъ? Неужели вы думали, что въ Россіи есть спортивная организація, въ которой васъ не знаютъ? Въ мірѣ есть солидарность классовая, раціональная, ну, я не знаю, какая еще, но превыше спортивной солидарности — нѣтъ ничего. Мы бы васъ въ два счета приспособили бы.

— Вы, Ф. Н., не суйтесь, — сказалъ начальникъ учебной части. — Мы уже обо всемъ договорились.

— Ну, вы договорились, а я поговорить хочу... Эхъ, и заживемъ мы тутъ съ вами. Будемъ, во-первыхъ, — Батюшковъ загнулъ палецъ, — играть въ теннисъ, во вторыхъ, купаться, въ третьихъ, пить водку, въ четвертыхъ... въ четвертыхъ, кажется, ничего...

— Послушайте, Батюшковъ, — оффиціальнымъ тономъ прервалъ его начальникъ учебной части, — что вы себѣ, въ самомъ дѣлѣ позволяете, вѣдь работа же есть.

— Ахъ, плюньте вы на это къ чортовой матери, Яковъ Самойловичъ, кому вы это будете разсказывать? Ивану Лукьяновичу? Онъ на своемъ вѣку сто тысячъ всякихъ спортивныхъ организацій ревизовалъ. Что, онъ не знаетъ? Еще не хватало, чтобы мы другъ передъ другомъ дурака валять начали. Видъ, конечно, нужно дѣлать...

— Ну, да, вы понимаете, — нѣсколько забезпокоился начальникъ учебной части, — понимаете, намъ нужно показать классъ работы.

— Ну, само собой разумѣется. Дѣлать видъ — это единственное, что мы должны будемъ дѣлать. Вы ужъ будьте спокойны, Я. С. — И. Л. тутъ такой видъ разведетъ, что вы прямо въ члены ЦК партіи попадете. Верхомъ ѣздите? Нѣтъ? Ну, такъ я васъ научу, будемъ вмѣстѣ прогулки дѣлать... Вы, И. Л., конечно, можетъ быть, не знаете, а можетъ быть, и знаете, что пріятно увидѣть человѣка, который за спортъ дрался всерьезъ... Мы же, низовые работники, понимали, что кто — кто, а ужъ Солоневичъ работалъ за спортъ всерьезъ, по совѣсти. Это не то, что Медоваръ. Медоваръ просто спекулируетъ на спортѣ. Почему онъ спекулируетъ на спортѣ, а не съ презервативами — понять не могу...

— Послушайте, Батюшковъ, — сказалъ Медоваръ, — идите вы ко всѣмъ чертямъ, очень ужъ много вы себѣ позволяете.

— А вы не орите, Яковъ Самойловичъ я вѣдь васъ знаю, вы просто милѣйшей души человѣкъ. Вы сдѣлали ошибку, что родились передъ революціей и Медоваромъ, а не тысячу лѣтъ тому назадъ и не багдадскимъ воромъ...

— Тьфу, — плюнулъ Медоваръ, — развѣ съ нимъ можно говорить? Вы же видите, у насъ серьезный разговоръ, а эта пьяная рожа...

— Я абсолютно трезвъ. И вчера, къ сожалѣнію, былъ абсолютно трезвъ.

— На какія же деньги вы пьянствуете? — удивился я.

— Вотъ на тѣ же самыя, на которыя будете пьянствовать и вы. Великая тайна лагернаго блата. Не будете? Это оставьте, обязательно будете. Въ общемъ черезъ мѣсяцъ вы будете ругать себя за то, что не сѣли въ лагерь на пять лѣтъ раньше, что были дуракомъ, трепали нервы въ Москвѣ и все такое. Увѣряю васъ, самое спокойное мѣсто въ СССР — это медгорское "Динамо". Не вѣрите? Ну, поживете, увидите...

Изъ "Динамо" я шелъ въ весьма путаномъ настроеніи духа. Впослѣдствіи я убѣдился въ томъ, что въ "Динамо" ББК ОГПУ, среди заваленныхъ трупами болотъ, девятнадцатыхъ кварталовъ и безпризорныхъ колоній, можно было дѣйствительно вести, такъ сказать, курортный образъ жизни — но въ тотъ моментъ я этого еще не зналъ. Юра, выслушавъ мой докладъ, сказалъ мнѣ поучительно и весело: ну, вотъ, видишь, а ты не хотѣлъ идти, я вѣдь тебѣ говорю, что когда очень туго — долженъ появиться Шпигель...

— Да, оно, конечно, повезло... И, главное, во время. Хотя... Если бы опасность со стороны начальника лагпункта обрисовалась нѣсколько раньше — я бы и раньше пошелъ въ "Динамо: въ данномъ положеніи идти больше было некуда. А почему бы "Динамо" могло бы не взять меня на работу?

На другой день мы съ Медоваромъ пошли въ третій отдѣлъ "оформлять" мое назначеніе. "А, это пустяки, — говорилъ Медоваръ, — одна формальность. Гольманъ, нашъ секретарь, подпишетъ — и все въ шляпѣ"...

— Какой Гольманъ? Изъ высшаго совѣта физкультуры?

— Ну, да. Какой же еще?

Розовыя перспективы стали блекнуть. Гольманъ былъ однимъ изъ тѣхъ активистовъ, которые дѣлали карьеру на политизаціи физкультуры, я былъ однимъ изъ немногихъ, кто съ этой политизаціей боролся, и единственный, который изъ этой борьбы выскочилъ цѣликомъ. Гольманъ же, послѣ одной изъ моихъ перепалокъ съ нимъ, спросилъ кого-то изъ присутствующихъ:

— Какой это Солоневичъ? Тотъ, что въ Соловкахъ сидѣлъ?

— Нѣтъ, это братъ его сидѣлъ.

— Ага... Такъ передайте ему, что онъ тоже сядетъ.

Мнѣ, конечно, передали.

Гольманъ, увы, оказался пророкомъ. Не знаю, примиритъ ли его эти ощущеніе съ проектомъ моей работы въ Динамо. Однако, Гольманъ встрѣтилъ меня весьма корректно, даже нѣсколько церемонно. Долго и въѣдчиво разспрашивалъ, за что я, собственно, сѣлъ, и потомъ сказалъ, что онъ противъ моего назначенія ничего не имѣетъ, но что онъ надѣется на мою безусловную лояльность: