Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Нѣтъ, — сказалъ я чуть-чуть разочарованнымъ тономъ, — бумаги въ порядкѣ. Съ какихъ вы разработокъ? — сурово спросилъ я мужика.

— Да съ Массельги, — отвѣтилъ мужикъ робко.

— А кто у васъ тамъ прорабъ? Кто предрабочкома? — словомъ, допросъ былъ учиненъ по всей формѣ. Вохровцы почувствовали, что передъ ними "лицо административнаго персонала".

— Обыскивали? — спросилъ я.

— Какъ же.

— А сапоги у этого снимали?

— Нѣтъ, объ сапогахъ позабыли. А ну, ты, сымай сапоги...

Въ сапогахъ, конечно, не было ничего, но бумажка была забыта.

— Ну, пусть топаютъ, — сказалъ я, — тамъ на Званкѣ разберутся.

— Ну, катись катышкомъ, — сказалъ старикъ изъ вохровцевъ. Патруль повернулся и пошелъ на сѣверъ, документовъ у меня такъ и не спросилъ, мы съ мужичками пошли дальше на югъ. Отойдя съ версту, я сдѣлалъ парнишкѣ свирѣпое внушеніе: чтобы другой разъ не ставилъ литра водки, кому не нужно, чтобы по пути отставалъ на полверсты отъ своихъ товарищей и, буде послѣдніе наткнутся на патруль, нырять въ кусты и обходить сторонкой. Что касается линіи рѣки Свирь и Званки, то тутъ я никакихъ путныхъ совѣтовъ дать не могъ, я зналъ, что эти мѣста охраняются особенно свирѣпо, но болѣе подробныхъ данныхъ у меня не было. Парень имѣлъ видъ пришибленный и безнадежный.

— Такъ вѣдь никакъ же не отпускали, я тамъ одному, дѣйствительно поставилъ — не литръ, на литръ денегъ не хватило — поллитра, развѣ-жъ я зналъ...

Мнѣ оставалось только вздохнуть. И этотъ мужикъ, и эти парни — это не Акульшинъ. Эти пропадутъ, все равно пропадутъ: имъ не только до Свири, а и до Петрозаводска не дойти... Пожилой мужичекъ былъ такъ растерянъ, что на мои совѣты только и отвѣчалъ: да, да, какъ-же, какъ-же, понимаемъ, понимаемъ, но онъ и плохо слушалъ ихъ, и не понималъ вовсе. Парень въ сапогахъ жалобно скулилъ на свою судьбу, жаловался на жуликовъ изъ рабочкома, зря вылакавшихъ его поллитровку, ядовитый парень шагалъ молча и свирѣпо. Мнѣ стало какъ-то очень тяжело... Я распрощался со своими спутниками и пошелъ впередъ.

Пятый лагпунктъ былъ наиболѣе привиллегированнымъ изъ производительныхъ пунктовъ ББК. Занимался онъ добычей кокоръ. Кокора — это сосновый стволъ съ отходящимъ отъ него приблизительно подъ прямымъ угломъ крупнымъ корневищемъ. Кокоры эти шли для шпангоутовъ и форштевней всякаго рода барокъ, баржъ, баркасовъ и всего прочаго, что строилось на Пинужской, Сорокской и Кемской верфяхъ ББК. Техническія требованія къ этихъ кокорамъ были довольно суровы — иногда изъ ста стволовъ пригодныхъ оказывалось тридцать, иногда — только три. А безъ кокоръ всѣ эти верфи, съ ихъ 6—7-мью тысячами заключенныхъ рабочихъ, были бы обречены на бездѣйствіе.

Въ виду этого, пятый лагпунктъ находился на нѣкоемъ своеобразномъ хозрасчетѣ: онъ обязанъ былъ поставить столько-то кокоръ въ мѣсяцъ и получалъ за это столько-то продовольствія. Во "внутреннія дѣла" пункта лагерь почти не вмѣшивался, и начальникъ пункта, тов. Васильчукъ, изворачивался тамъ въ мѣру разумѣнія своего — еще больше въ мѣру изворотливости своей. Изворотливости же у него были большіе запасы. И заботливости — тоже. Въ силу этого обстоятельства лагпунктъ питался вполнѣ удовлетворительно — такъ, примѣрно, не хуже, чѣмъ питаются рабочіе московскихъ заводовъ — по качеству пищи, и значительно лучше — по ея калорійности. И кромѣ того, для добычи кокоръ требовались очень сильные люди, ибо приходилось возиться не съ баланами, а съ цѣлыми стволами. Въ виду всего этого, я твердо расчитывалъ на то, что на пятомъ лагпунктѣ я ужъ подыщу людей, необходимыхъ для "вставки пера Ленинграду"...

Начальникъ лагпункта, тов. Васильчукъ, былъ типомъ весьма необычнымъ для совѣтской администраціи. Петербургскій рабочій, бывалый коммунистъ, онъ получилъ три года за какое-то участіе въ какомъ-то партійномъ уклонѣ и шесть лѣтъ уже просидѣлъ. Дальнѣйшіе года ему набавлялись автоматически. Одну такую бумажку онъ какъ-то получилъ при мнѣ. Въ бумажкѣ было написано — просто и прозаически:

..."На основаніи постановленія ПП ОГПУ отъ такого-то числа, за номеромъ такимъ-то, предлагается вамъ объявить подъ расписку з/к Васильчуку, А. А., что срокъ его заключенія продленъ до ..."

И точка. Васильчукъ получилъ уже четвертую, какъ онъ говорилъ, "годовую отсрочку". Онъ флегматически подмахнулъ свою подпись подъ этой бумажкой и сказалъ:

— Вотъ, значитъ, и "объявилъ подъ расписку"... Это попасть сюда — просто... А выбраться — это еще придется подождать...

Бывшихъ коммунистовъ, высланныхъ сюда не за воровство, не за убійство, не за изнасилованіе, а за неповиновеніе мановеніямъ сталинскихъ рукъ, — не выпускаютъ, повидимому, никогда, и не собираются выпускать. Васильчукъ же не собирался каяться.

— И вотъ, буду я сидѣть здѣсь до скончанія, — говорилъ онъ. — Сволочь — та пусть кается, а мы пока здѣсь посидимъ... Ей-Богу, чѣмъ на хлѣбозаготовки ѣзжать, лучше ужъ здѣсь сидѣть... А физкультурой буду заниматься обязательно — иначе сгніешь здѣсь ко всѣмъ чертямъ и міровой революціи не увидишь... А міровую революцію хорошо бы повидать... Вотъ кабачекъ будетъ — а?

Пятый лагпунктъ я посѣтилъ всего четыре раза, но съ Васильчукомъ у насъ сразу же установились отношенія не очень интимныя, но, во всякомъ случаѣ, дружественныя. Во-первыхъ, Васильчуку и его помощнику — бухгалтеру — здѣсь была тоска смертная и, во-вторыхъ, моя физкультурная спеціальность была встрѣчена въ пятомъ лагпунктѣ съ такими же симпатіями и упованіями, съ какими она встрѣчалась на заводахъ, въ вузахъ и во многихъ другихъ мѣстахъ...

Въ Россіи есть цѣлый рядъ положительныхъ явленій, которыя власть засчитываетъ въ списокъ своихъ "достиженій". Сюда войдетъ и укрѣпленіе семьи, и болѣе здоровая сексуальная жизнь молодежи, и парашютистки, и тяга къ учебѣ, и многое другое — въ томъ числѣ и физкультура. Эмигрантская печать напрасно беретъ этотъ терминъ въ иронически кавычки. Это — нужный терминъ. Онъ охватываетъ все то, доступное индивидуальнымъ усиліямъ, что служить человѣческому здоровью. Это будетъ "гимнастика" въ томъ смыслѣ, въ какомъ Платонъ противопоставлялъ ее медицинѣ. Интересъ къ физкультурѣ существуетъ огромный, въ старой Россіи — невиданный... Но этотъ интересъ — какъ и семья, и парашютистки, и многое другое — возникъ не въ результатѣ усилій власти, а какъ реакція на прочія ея достиженія. Рабочіе, надорванные непосильнымъ трудомъ, студенты, изъѣденные туберкулезомъ, служащіе, очумѣлые отъ вѣчныхъ перебросокъ и перестроекъ, все это — недоѣдающее, истрепанное, охваченное тѣмъ, что, по оффиціальному термину, зовется "совѣтской изношенностью", съ жадностью — совершенно естественной въ ихъ положеніи — тянется ко всему, что можетъ поддержать ихъ растрачиваемыя силы.