Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

— Не у васъ учился...

Увы, кое чему поучиться у меня Смирнову все-таки пришлось. Въ Медвѣжьей Горѣ я въ "Перековку" не заходилъ было вовсе: въ первое время — въ виду безнадежности попытокъ устройства тамъ, а въ динамовскія времена — въ виду полной ненадобности мнѣ этой редакціи. Однако, Радецкій какъ-то заказалъ мнѣ статью о динамовской физкультурѣ съ тѣмъ, чтобы она была помѣщена въ "Перековкѣ". Зная, что Радецкій въ газетномъ дѣлѣ не смыслитъ ни уха, ни рыла, я для чистаго издѣвательства сдѣлалъ такъ: подсчиталъ число строкъ въ "Перековкѣ" и ухитрился написать такую статью, чтобы она весь номеръ заняла цѣликомъ. Долженъ отдать себѣ полную справедливость: статья была написана хорошо, иначе бы Радецкій и не поставилъ на ней жирной краской надписи: "Ред. газ. Пер. — помѣстить немедленно цѣликомъ".

"Цѣликомъ" было подсказано мной: "Я, видите ли, редакціонную работу знаю, парни-то въ "Перековкѣ" не больно грамотные, исковеркаютъ до полной неузнаваемости".

Съ этой статьей, резолюціей и съ запасами нѣкоего ехидства на душѣ я пришелъ въ редакцію "Перековки". Смирновъ уже оказался ея редакторомъ. Его очки стали еще болѣе черепаховыми и борода еще болѣе фотоженичной. Вмѣсто прозаической папиросы, изъ угла его рта свѣшивалась стилизованная трубка, изъ которой неслась махорочная вонь.

— Ахъ, это вы? Да я васъ, кажется, гдѣ-то видалъ... Вы кажется, заключенный?

Что я былъ заключеннымъ — это было видно рѣшительно по всему облику моему. Что Смирновъ помнилъ меня совершенно ясно — въ этомъ для меня не было никакихъ сомнѣній.

— Да, да, — сказалъ подтверждающе Смирновъ, хотя я не успѣлъ произнести ни одного слова, и подтверждать было рѣшительно нечего, — такъ что, конкретно говоря, для васъ угодно?

Я молча подвинулъ себѣ стулъ, неспѣшно усѣлся на него, неспѣшно сталъ вытаскивать изъ кармановъ разнаго рода бумажное барахло и уголкомъ глаза поглядывалъ, какъ этотъ дядя будетъ реагировать на мой стиль поведенія. Трубка въ углу рта дяди отвисла еще больше, а американистая бороденка приняла ершистое и щетинистое выраженіе.

— Ну-съ, такъ въ чемъ дѣло, молодой человѣкъ?

Я былъ все-таки минимумъ лѣтъ на десять старше его, но на "молодого человѣка" я не отвѣтилъ ничего и продолжалъ медлительно перебирать бумажки. Только такъ — мелькомъ, уголкомъ глаза — бросилъ на "главнаго редактора" центральнаго изданія "Перековки" чуть-чуть предупреждающій взглядъ. Взглядъ оказалъ свое вліяніе. Трубка была передвинута чуть-чуть ближе къ серединѣ рта.

— Рукопись принесли?

Я досталъ рукопись и молча протянулъ ее Смирнову. Смирновъ прежде всего внимательно изучилъ резолюцію Радецкаго и потомъ перелисталъ страницы: страницъ на пишущей машинкѣ было семь — какъ разъ обѣ полосы "Перековки". На лицѣ Смирнова выразилось профессіональное возмущеніе:

— Мы не можемъ запихивать весь номеръ одной статьей.

— Дѣло не мое. Радецкій поэтому-то и написалъ "цѣликомъ", чтобы вы не вздумали ее сокращать.

Смирновъ вынулъ трубку изо рта и положилъ ее на столъ. Еще разъ перелисталъ страницы: "какъ разъ на цѣльный номеръ".

— Вы, вѣроятно, полагаете, что Радецкій не знаетъ размѣровъ "Перековки". Словомъ — рукопись съ резолюціей я вамъ передалъ. Будьте добры — расписку въ полученіи.

— Никакихъ расписокъ редакція не даетъ.

— Знаю, а расписку все-таки — пожалуйте. Потому что, если со статьей выйдутъ какія-нибудь недоразумѣнія, такъ уговаривать васъ о помѣщеніи ея будетъ Радецкій. Я заниматься этимъ не собираюсь. Будьте добры — расписку, что я вамъ передалъ и статью, и приказъ. Иначе — отъ васъ расписку потребуетъ третья часть.

Борода и очки Смирнова потеряли фотоженичный видъ. Онъ молча написалъ расписку и протянулъ ее мнѣ. Расписка меня не удовлетворила: "будьте добры написать, что вы получили статью съ резолюціей". Смирновъ посмотрѣлъ на меня звѣремъ, но расписку переписалъ. Очередной номеръ "Перековки" вышелъ въ идіотскомъ видѣ — на весь номеръ одна статья и больше не влѣзло ни строчки: размѣръ статьи я расчиталъ очень точно. За этотъ номеръ Корзунъ аннулировалъ Смирнову полгода его "зачетовъ", которые онъ заработалъ перековками и доносами, но къ Радецкому никто обратиться не посмѣлъ. Я же испыталъ нѣкоторое, хотя и весьма слабое, моральное удовлетвореніе... Послѣ этого "номера" я не былъ въ редакціи "Перековки" недѣли три.

На другой день послѣ этого слета "лучшихъ ударниковъ", о которомъ я уже говорилъ, я поплелся въ "Перековку" сдавать еще одну халтуру по физкультурной части — тоже съ помѣткой Радецкаго. На этотъ разъ Смирновъ не дѣлалъ американскаго вида и особой фотоженичностью отъ него не несло. Въ его взглядѣ были укоръ и почтеніе... Я вспомнилъ Кольцовскія формулировки о "платныхъ перьяхъ буржуазныхъ писакъ" (Кольцовъ въ "Правдѣ" пишетъ, конечно, "безплатно") и думалъ о томъ, что нигдѣ въ мірѣ и никогда въ мірѣ до такого униженія печать все-таки не доходила. Я журналистъ — по наслѣдству, по призванію и по профессіи, и у меня — даже и послѣ моихъ совѣтскихъ маршрутовъ — осталось какое-то врожденное уваженіе къ моему ремеслу... Но что вносятъ въ это ремесло товарищи Смирновы и иже съ ними?

— Замѣточку принесли?

Принимая во вниманіе мою статьищу, за которую Смирновъ получилъ лишніе полгода, уменьшительное "замѣточка" играло ту роль, какую въ собачьей дракѣ играетъ небезызвѣстный пріемъ: песикъ, чувствуя, что дѣло его совсѣмъ дрянь, опрокидывается на спинку и съ трусливой привѣтливостью перебираетъ въ воздухѣ лапками. Смирновъ лапками, конечно, не перебиралъ, но сквозь стекла его очковъ — простыя стекла, очки носились для импозантности — можно было прочесть такую мысль: ну, ужъ хватитъ, за Подпорожье отомстилъ, не подводи ужъ больше...

Мнѣ стало противно — тоже и за себя. Не стоило, конечно, подводить и Смирнова... И не стоитъ его особенно и винить. Не будь революціи — сидѣлъ бы онъ какимъ-нибудь захолустнымъ телеграфистомъ, носилъ бы сногсшибательные галстуки, соблазнялъ бы окрестныхъ дѣвицъ гитарой и романсами и всю свою жизнь мечталъ бы объ аттестатѣ зрѣлости и никогда въ своей жизни этотъ аттестатъ такъ и не взялъ бы... И вотъ здѣсь, въ лагерѣ, пройдя какую-то, видимо, весьма обстоятельную школу доносовъ и шпіонажа, онъ, дуракъ, совсѣмъ всерьезъ принимаетъ свое положеніе главнаго редактора центральнаго изданія "Перековки" — изданія, которое, въ сущности, рѣшительно никому не было нужно и содержится исключительно по большевицкой привычкѣ къ вранью и доносамъ. Вранье никуда за предѣлы лагеря не выходило — надъ заголовкомъ была надпись: "не подлежитъ распространенію за предѣлами лагеря"; для доносовъ и помимо "лагкоровъ" существовала цѣлая сѣть стукачей третьяго отдѣла, такъ что отъ "Перековки" толку не было никому и никакого. Правда, нѣкоторый дополнительный кабакъ она все-таки создавала...