Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Замѣточка оказалась коротенькой, строкъ въ тридцать, и на лицѣ Смирнова выразилось нѣкоторое облегченіе: никакимъ подвохомъ не пахнетъ... Къ редакторскому столу подошелъ какой-то изъ редакціонныхъ лоботрясовъ и спросилъ Смирнова:

— Ну, такъ что же мы съ этими ударниками будемъ дѣлать?

— Чортъ его знаетъ... Придется все снять съ номера и отложить.

— А въ чемъ дѣло? — спросилъ я.

Смирновъ посмотрѣлъ на меня недовѣрчиво. Я успокоилъ его: подводить его я не собираюсь.

— А вы, кажется, въ московской печати работали?

— Было такое дѣло...

— Тутъ, понимаете, прямо хоть разорвись... Эти сволочные ударники, которыхъ вчера въ клубѣ чествовали, такъ они прямо со слета, ночью, разграбили торгсинъ...

— Ага, понимаю, словомъ — перековались?

— Абсолютно. Часть перепилась, такъ ихъ поймали. А кое-кто захватилъ валюту и — смылись... Теперь же такое дѣло: у насъ ихнія исповѣди набраны, статьи, портреты и все такое. Чортъ его знаетъ — то-ли пускать, то-ли не пускать. А спросить — некого. Корзунъ уѣхалъ къ Радецкому...

Я посмотрѣлъ на главнаго редактора не безъ удивленія.

— Послушайте, а на волѣ вы гдѣ въ печати работали?

— Н-ну, въ провинціи, — отвѣтилъ онъ уклончиво.

— Простите, въ порядкѣ, такъ сказать, выдвиженчества?

— А вамъ какое дѣло? — обозлился Смирновъ.

— Не видно марксистскаго подхода. Вѣдь совершенно ясно, что все нужно пускать: и портреты, и статьи, и исповѣди. Если не пустите, васъ Корзунъ и Успенскій живьемъ съѣдятъ.

— Хорошенькое дѣло, — развелъ руками Смирновъ. — А если пущу? Снова мнѣ лишній срокъ припаяютъ.

— Давайте разсуждать такъ: рѣчи этихъ ударниковъ по радіо передавались? (Смирновъ кивнулъ головой). Въ Москву, въ "Правду", въ ТАСС телеграммы пошли? (Смирновъ снова кивнулъ головой). О томъ, что эти люди перековались знаетъ, можно сказать, весь міръ. О томъ, что они сегодня ночью проворовались, даже и въ Медгорѣ знаетъ только нѣсколько человѣкъ. Для вселенной — эти дяди должны остаться святыми, блудными сынами, вернувшимися въ отчій домъ трудящихся СССР. Если вы не пустите ихъ портретовъ, вы сорвете цѣлую политическую кампанію.

Главный редакторъ посмотрѣлъ на меня почтительно.

— А вы на волѣ не въ "Правдѣ" работали?

— Въ "Правдѣ", — совралъ я.

— Слушайте, хотите къ намъ на работу перейти?

Работа въ "Перековкѣ" меня ни въ какой степени не интересовала.

— Ну, во всякомъ случаѣ захаживайте... Мы вамъ гонораръ заплатимъ...

Размышляя о необычномъ своемъ положеніи въ лагерѣ, я находилъ его почти идеальнымъ. Вопросъ его прочности, если и приходилъ въ голову, то только съ, такъ сказать, теоретической точки зрѣнія: теоретически подъ серпомъ совѣтской луны и подъ молотомъ совѣтской власти нѣтъ прочнаго ничего. Но до побѣга осталось около двухъ мѣсяцевъ, ужъ эти два мѣсяца я прокручусь. Я старался предусмотрѣть и заранѣе нейтрализовать нѣкоторыя угрожавшія мнѣ возможности, но нѣкоторыхъ — все же не предусмотрѣлъ.

Паденіе мое съ динамскихъ высотъ началось по вопросу о футбольныхъ командахъ, но кто же это могъ знать!.. Я объѣхалъ или, точнѣе, обошелъ нѣсколько сосѣднихъ лагерныхъ пунктовъ и подобралъ тамъ двѣ довольно сильныхъ футбольныхъ команды, съ запасными — 28 человѣкъ. Такъ какъ было совершенно очевидно, что при двѣнадцати часовомъ рабочемъ днѣ и лагерномъ питаніи они тренироваться не могли, то ихъ надлежало перевести въ мѣста болѣе злачныя и болѣе спокойныя, въ данномъ случаѣ — зачислить въ Вохръ. Гольманъ сказалъ мнѣ: составьте списки этихъ игроковъ, укажите ихъ соціальное положеніе, сроки, статьи приговора, я отдамъ приказъ о переводѣ ихъ въ Вохръ.

Я составилъ списки и, составивъ, съ полной ясностью понялъ, что никуда я съ этими списками сунуться не могу и что, слѣдовательно, вся моя футбольная дѣятельность повисла въ воздухѣ. Изъ 28-ми человѣкъ трое сидѣли за бандитизмъ, двое — по какимъ-то неопредѣленно контръ-революціоннымъ статьямъ, а остальные 23 имѣли въ своемъ формулярѣ суровое 58-8 — терроръ. И десятилѣтніе сроки заключенія.

Пять-шесть террористовъ еще могли бы проскочить подъ прикрытіемъ остальныхъ, но 23 террориста превращали мои футбольныя команды въ какія-то террористическія организаціи внутри лагеря. Если даже у Гольмана и не явится подозрѣнія, что этихъ людей я подобралъ сознательно, то все равно ни онъ, ни даже Радецкій не рискнутъ перевести въ Вохръ этакій террористическій букетикъ. Что же мнѣ дѣлать?

Я рѣшилъ пойти посовѣтоваться съ Медоваромъ, но не нашелъ его. Пошелъ домой въ баракъ. У барака на солнышкѣ сидѣли Юра и его пріятель Хлѣбниковъ [12] Фамилія вымышлена. . Хлѣбникова Юра подцѣпилъ откуда-то изъ бараковъ второго лагпункта, прельщенный его разносторонними дарованіями. Дарованія у Хлѣбникова были дѣйствительно разностороннія, мѣстами, по моему скромному мнѣнію, подымавшіяся до уровня геніальности... Онъ торчалъ здѣсь въ числѣ десятковъ двухъ студентовъ Вхутемаса (высшее московское художественное училище), имѣвшихъ въ своемъ формулярѣ ту же статью — 58-8 и тотъ же срокъ — 10 лѣтъ. О другихъ деталяхъ Хлѣбниковской біографіи я предпочитаю умолчать.

Юра и Хлѣбниковъ играли въ шахматы. Я подошелъ и сѣлъ рядомъ. Юра оторвался отъ доски и посмотрѣлъ на меня испытующе: что это у тебя такой кислый видъ? Я сообщилъ о положеніи дѣлъ со списками. Хлѣбниковъ сказалъ: "М-да, за такіе списочки васъ по головкѣ не погладятъ". Что не погладятъ, я это зналъ и безъ Хлѣбникова. Юра внимательно просмотрѣлъ списки, какъ бы желая удостовѣриться, и, удостовѣрившись, сказалъ: нужно подыскать другихъ.

— Безнадежное дѣло, — сказалъ Хлѣбниковъ.

— Почему безнадежное?

— Очень просто, хорошіе спортмены у насъ почти исключительно студенты.

— Ну, такъ что?

— А за что можетъ сидѣть въ лагерѣ совѣтскій студентъ? Воровать ему негдѣ и нечего. Если сажать за агитацію, тогда нужно вузы закрыть — не такъ просто. Всѣ за терроръ сидятъ.

— Не будете же вы утверждать, что совѣтскіе студенты только тѣмъ и занимаются, что бомбы кидаютъ.

— Не буду. Не всѣ и сидятъ. Попробуйте проанализировать. Въ мірѣ устроено такъ, что терроромъ занимается преимущественно молодежь. Изъ молодежи самая сознательная часть — студенты. Изъ студентовъ въ терроръ идетъ самая энергичная часть, то-есть спортсмены. Естественный подборъ, ничего не подѣлаешь. Вотъ и сидятъ. То-есть сидятъ тѣ, кто уцѣлѣлъ.

Я былъ раздраженъ и спискомъ, и связанными съ нимъ перспективами, и увѣренно-академическимъ тономъ Хлѣбникова...

— Валяютъ мальчишки дурака, а потомъ отсиживаютъ по десять лѣтъ чортъ его знаетъ гдѣ.

Хлѣбниковъ повернулся ко мнѣ.

— А вы совершенно увѣрены въ томъ, что эти мальчишки только валяютъ дурака и — ничего больше?