Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Мы съ Юрой приноровились въ этотъ ликвидкомъ на скромныя амплуа "завпишмашечекъ". Отъ планово-экономическихъ и литературно-юридическихъ перспективъ я ухитрился уклониться: хватитъ. Работа въ ликвидкомѣ была тихая. Работали ровно десять часовъ въ сутки, были даже выходные дни. Спѣшить было некому и некуда.

И вотъ я сижу за машинкой и подъ диктовку представителей ликвидаціонной комиссіи ББК и пріемочной комиссіи Свирьлага мирно выстукиваю безконечныя вѣдомости:

"Баракъ № 47, дощатый, въ вагонку... кубатура 50 Х 7,50 Х 3,2 м. Полы настланные, струганые... дверей плотничной работы — 1, оконъ плотничной работы, застекленныхъ — 2...

Никакого барака № 47 въ природѣ давно уже не существуетъ: онъ пошелъ въ трубу, въ печку со всей своей кубатурой, окнами и прочимъ въ тѣ дни, когда ББК всучивалъ БАМу мертвыя или, какъ дипломатично выражался Павелъ Ивановичъ Чичиковъ, "какъ бы несуществующія" души... Теперь ББК всучиваетъ и Свирьлагу несуществующіе бараки. Представители Свирьлага съ полной серьезностью подписываютъ эти чичиковскія вѣдомости. Я молчу. Мнѣ какое дѣло...

Принявъ этакимъ манеромъ половину Подпорожскаго отдѣленія, свирьлаговцы, наконецъ, спохватились. Пріѣхала какая-то свирьлаговская бригада и проявила необычайную прозорливость: поѣхала на Погру и обнаружила, что бараковъ, принятыхъ Свирьлагомъ, уже давно и въ поминѣ нѣтъ. Затѣмъ произошелъ такой приблизительно діалогъ:

ББК: Знать ничего не знаемъ. Подписали пріемочный актъ — ну, и расхлебывайте.

Свирьлагъ: Мы принимали только по описи, а не въ натурѣ. Тѣхъ кто принималъ, посадимъ, а акты считаемъ аннулированными.

ББК: Ну, и считайте. Акты — у насъ, и конченъ балъ.

Свирьлагъ: Мы васъ на чистую воду выведемъ.

ББК: Знать ничего не знаемъ. У насъ бараки по описямъ числятся; мы ихъ по описямъ и сдать должны. А вы тоже кому-нибудь передайте. Такъ оно и пойдетъ.

Свирьлагъ: А кому мы будемъ передавать?

ББК: Ну, ужъ это дѣло ваше — выкручивайтесь, какъ знаете.

Ну, и такъ далѣе. Обѣ тяжущіяся стороны поѣхали жаловаться другъ на друга въ Москву, въ ГУЛАГ (опять же и командировочныя перепадаютъ)... Мы съ Юрой за это время наслаждались полнымъ бездѣльемъ, первыми проблесками весны и даже посылками. Послѣ ликвидаціи почтово-посылочной экспедиціи лагеря, посылки стали приходить по почтѣ. А почта, не имѣя еще достаточной квалификаціи, разворовывала ихъ робко и скромно: кое-что оставалось и намъ...

Потомъ изъ Москвы пришелъ приказъ: принимать по фактическому наличію. Стали принимать по фактическому наличію — и тутъ ужъ совсѣмъ ничего нельзя было разобрать. Десятки тысячъ топоровъ, пилъ, ломовъ, лопатъ, саней и прочаго лежали погребенными подъ сугробами снѣга гдѣ-то на лѣсосѣкахъ, на карьерахъ, гдѣ ихъ побросали охваченные бамовской паникой лагерники. Существуютъ ли эти пилы и прочее въ "фактическомъ наличіи" или не существуютъ? ББК говоритъ: существуютъ — вотъ, видите, по описи значится. Свирьлагъ говоритъ: знаемъ мы ваши описи. ББК: ну, такъ вѣдь это пилы — не могли же онѣ сгорѣть? Свирьлагъ: ну, знаете, у такихъ жуликовъ, какъ вы, и пилы горѣть могутъ...

Было пять локомобилей. Два взорванныхъ и одинъ цѣлый (на электростанціи) — на лицо. Недостающихъ двухъ никакъ не могутъ найти. Какъ будто бы не совсѣмъ иголки, а вотъ искали, искали, да такъ и не нашли. Свирьлагъ говоритъ: вотъ видите — ваши описи. ББК задумчиво скребетъ затылокъ: надо полагать, БАМовская комиссія сперла — ужъ такое жулье въ этой комиссіи. Свирьлагъ: чего ужъ скромничать, такого жулья, какъ въ ББК...

Экскаваторъ, сброшенный въ Свирь, приняли, какъ "груду желѣзнаго лома, вѣсомъ около трехсотъ тоннъ". Приняли и нашу электростанцію, генераторъ и локомобиль, и какъ только приняли, сейчасъ же погрузили Подпорожье въ полный мракъ: не зазнавайтесь, теперь мы хозяева. Керосину не было, свѣчей и тѣмъ болѣе. Вечерами работать было нечего. Мы, по причинѣ "ликвидаціи" нашей палатки, перебрались въ пустующую карельскую избу и тихо зажили тамъ. Дрова воровали не на электростанціи — ибо ея уже не было, — а въ самомъ ликвидкомѣ. Кто-то изъ ББК поѣхалъ въ Москву жаловаться на Свирьлагъ. Кто-то изъ Свирьлага поѣхалъ въ Москву жаловаться на ББК. Изъ Москвы телеграмма: "станцію пустить". А за это время Свирьлагъ ухитрился уволочь куда-то генераторъ. Опять телеграммы, опять командировки. Изъ Москвы приказъ: станцію пустить подъ чью-то личную отвѣтственность. Въ случаѣ невозможности — перейти на керосиновое освѣщеніе. Въ Москву телеграмма: "просимъ приказа о внѣплановой и внѣочередной отгрузкѣ керосина"...

Дѣло о выѣденномъ яйцѣ начинало пріобрѣтать подлинно большевицкій размахъ.

Съ передачей живого инвентаря Подпорожья дѣло шло и труднѣе, и хуже: Свирьлагъ не безъ нѣкотораго основанія исходилъ изъ того предположенія, что если даже такое жулье, какъ ББК, не сумѣло всучить этотъ живой инвентарь БАМу, то, значитъ, этотъ инвентарь дѣйствительно никуда не годится: зачѣмъ же Свирьлагу взваливать его себѣ на шею и подрывать свой "хозяйственный расчетъ". ББК, съ вороватой спѣшкой и съ ясно выраженнымъ намѣреніемъ оставить Свирьлагу одну слабосилку, перебрасывалъ на сѣверъ тѣхъ людей, которые не попали на БАМ "по соціальнымъ признакамъ", т.е. относительно здоровыхъ. Свирьлагъ негодовалъ, слалъ въ Москву телеграммы и представителей, а пока что выставилъ свои посты въ уже принятой части Подпорожья. ББК же въ отместку поставило свои посты на остальной территоріи отдѣленія. Этотъ междувѣдомственный мордобой выражался, въ частности, въ томъ, что свирьлаговскіе посты перехватывали и арестовывали ББКовскихъ лагерниковъ, а ББКовскіе — свирьлаговскихъ. Въ виду того, что весь ВОХР былъ занять этимъ увлекательнымъ вѣдомственнымъ спортомъ, ямы, въ которыхъ зимою были закопаны павшія отъ вѣточнаго корма и отъ другихъ соціалистическихъ причинъ лошади, — остались безъ охраны — и это спасло много лагерниковъ отъ голодной смерти.

ББК считалъ, что онъ уже сдалъ "по описямъ" подпорожское отдѣленіе. Свирьлагъ считалъ, что онъ его "по фактической наличности" еще не принялъ. Поэтому лагерниковъ норовили не кормить ни Свирьлагъ, ни ББК. Оба, ругаясь и скандаля, выдавали "авансы" то за счетъ другъ друга, то за счетъ ГУЛАГа. Случалось такъ, что на какомъ-нибудь засѣданіи въ десять-одиннадцать часовъ вечера, послѣ того, какъ аргументы обѣихъ сторонъ были исчерпаны, выяснялось, что на завтра двадцать тысячъ лагерниковъ кормить рѣшительно нечѣмъ. Тогда летѣли радіо въ Медгору и въ Лодейное Поле (свирьлаговская столица), телеграммы-молніи — въ Москву, и черезъ день изъ Петрозаводска, изъ складовъ коопераціи доставлялся хлѣбъ. Но день или два лагерь ничего не ѣлъ, кромѣ дохлой конины, которую лагерники вырубали топорами и жарили на кострахъ. Для разбора всей этой канители изъ Москвы прибыла какая-то представительница ГУЛАГа, а изъ Медгоры, въ помощь нехитрой головѣ Видемана, пріѣхалъ Якименко.