Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Здѣсь уже, собственно говоря, начинается форменный бедламъ — къ каковому бедламу лично я никакого соціологическаго объясненія найти не могу. Когда, въ силу какой-то таинственной игры обстоятельствъ, Ивану Ивановичу удастся усидѣть на одномъ мѣстѣ три-четыре года и, слѣдовательно, какъ-то познакомиться съ тѣмъ дѣломъ, на которомъ онъ работаетъ, то на ближайшей чисткѣ ему бросятъ въ лицо обвиненіе въ томъ, что онъ "засидѣлся". И этого обвиненія будетъ достаточно для того, чтобы Ивана Ивановича вышибли вонъ — правда, безъ порочащихъ его "добрую совѣтскую" честь отмѣтокъ. Мнѣ, повидимому, удалось установить всесоюзный рекордъ "засиживанья". Я просидѣлъ на одномъ мѣстѣ почти шесть лѣтъ. Правда, мѣсто было, такъ сказать, внѣ конкурренціи: физкультура. Ей всѣ весьма сочувствуютъ и никто ничего не понимаетъ. И все же на шестой годъ меня вышибли. И въ отзывѣ комиссіи по чисткѣ было сказано (буквально):

"Уволить, какъ засидѣвшагося, малограмотнаго, не имѣющаго никакого отношенія къ физкультурѣ, задѣлавшагося инструкторомъ и ничѣмъ себя не проявившаго".

А Госиздатъ за эти годы выпустилъ шесть моихъ руководствъ по физкультурѣ...

Нѣтъ, ужъ Господь съ нимъ, лучше не "засиживаться"...

___

Засидѣться въ Медгорѣ у насъ, къ сожалѣнію, не было почти никакихъ шансовъ: обстоятельство, которое мы (тоже къ сожалѣнію) узнали уже только послѣ "нажатія всѣхъ кнопокъ". Медгора свирѣпо сокращала свои штаты. А рядомъ съ управленіемъ лагеря здѣсь не было того гипотетическаго заведенія Б, которое, будучи рядомъ, не могло не разбухать. Инженеры, плановики, бухгалтера, машинистки вышибались вонъ; въ тотъ же день переводились съ перваго лагпункта на третій, два-три дня пилили дрова или чистили клозеты въ управленіи и исчезали куда-то на сѣверъ: въ Сороку, въ Сегежу, въ Кемь... Конечно, черезъ мѣсяцъ-два Медгора снова станетъ разбухать: и лагерное управленіе подвластно неизмѣннымъ законамъ натуры соціалистической, но это будетъ черезъ мѣсяцъ-два. Мы же съ Юрой рисковали не черезъ мѣсяцъ — два, а дня черезъ два-три попасть куда-нибудь въ такія непредусмотрѣнныя Господомъ Богомъ мѣста, что изъ нихъ къ границѣ совсѣмъ выбраться будетъ невозможно.

Эти мысли, соображенія и перспективы лѣзли мнѣ въ голову, когда мы по размокшему снѣгу, подъ дождемъ и подъ конвоемъ нашего забубеннаго чекистика, топали со станціи въ медгорскій УРЧ. Юра былъ настроенъ весело и боеспособно и даже напѣвалъ:

— Что УРЧ грядущій намъ готовить?

Ничего путнаго отъ этого "грядущаго УРЧа" ждать не приходилось...

УРЧ медгорскаго отдѣленія приблизительно такое же завалящее и отвратное заведеніе, какимъ было и наше подпорожское УРЧ. Между нарядчикомъ УРЧ и нашимъ начальникомъ конвоя возникаетъ дискуссія. Конвой сдалъ насъ и получилъ расписку. Но у нарядчика УРЧ нѣтъ конвоя, чтобы переправить насъ на третій лагпунктъ. Нарядчикъ требуетъ, чтобы туда доставилъ насъ нашъ подпорожскій конвой. Начальникъ конвоя растекается соловьинымъ матомъ и исчезаетъ. Намъ, слѣдовательно, предстоитъ провести ночь въ новыхъ урчевскихъ закоулкахъ. Возникаетъ перебранка, въ результатѣ которой мы получаемъ сопроводительную бумажку для насъ и сани — для нашего багажа. Идемъ самостоятельно, безъ конвоя.

На третьемъ лагпунктѣ часа три тыкаемся отъ лагпунктоваго УРЧ къ начальнику колонны, отъ начальника колонны — къ статистикамъ, отъ статистиковъ — къ какимъ-то старостамъ и, наконецъ, попадаемъ въ баракъ № 19.

Это высокій и просторный баракъ, на много лучше, чѣмъ на Погрѣ. Горитъ электричество. Оконъ раза въ три больше, чѣмъ въ Погровскихъ баракахъ. Холодъ — совсѣмъ собачій, ибо печекъ только двѣ. Посерединѣ одной изъ длинныхъ сторонъ барака — нѣчто вродѣ ниши съ окномъ — тамъ "красный уголокъ": столъ, покрытый кумачемъ, на столѣ — нѣсколько агитаціонныхъ брошюрокъ, на стѣнахъ — портреты вождей и лозунги. На нарахъ — много пустыхъ мѣстъ: только что переправили на сѣверъ очередную партію сокращенной публики. Дня черезъ три-четыре будутъ отправлять еще одинъ этапъ. Въ него рискуемъ попасть и мы. Но — довлѣетъ дневи злоба его. Пока что — нужно спать.

Насъ разбудили въ половинѣ шестого — идти въ Медгору работу. Но мы знаемъ, что ни въ какую бригаду мы еще нечислены, и поэтому повторяемъ нашъ погровскій пріемъ: выходимъ, окалачиваемся по уборнымъ, пока колонны не исчезаютъ, и потомъ снова заваливаемся спать.

Утромъ осматриваемъ лагпунктъ. Да, это нѣсколько лучше Погры. Не на много, но все же лучше. Однако, пройти изъ лагпункта въ Медгору мнѣ не удается. Ограды, правда, нѣтъ, но между Медгорой и лагпунктомъ — рѣчушка Вичка, не замерзающая даже въ самыя суровыя зимы. Берега ея — въ отвѣсныхъ сугробахъ снѣга, обледенѣлыхъ отъ брызгъ стремительнаго теченія... Черезъ такую рѣчку пробираться — крайне некомфортабельно. А по дорогѣ къ границѣ такихъ рѣчекъ — десятки... Нѣтъ, зимой мы бы не прошли...

На этой рѣчкѣ — мостъ, и на мосту — "попка". Нужно получить пропускъ отъ начальника лагпункта. Иду къ начальнику лагпункта. Тотъ смотритъ подозрительно и отказываетъ наотрѣзъ: "Никакихъ пропусковъ, а почему вы не на работѣ?" Отвѣчаю: прибыли въ пять утра. И чувствую: здѣсь спецовскимъ видомъ никого не проймешь. Мало-ли спеціалистовъ проходили черезъ третій лагпунктъ, чистку уборныхъ и прочія удовольствія. Методы психолоческаго воздѣйствія здѣсь должны быть какіе-то другіе. Какіе именно — я еще не знаю. Въ виду этого мы вернулись въ свой красный уголокъ, засѣли за шахматы. Днемъ насъ приписали къ бригадѣ какого-то Махоренкова. Къ вечеру изъ Медгоры вернулись бригады. Публика — очень путаная. Нѣсколько преподавателей и инженеровъ. Какой-то химикъ. Много рабочихъ. И еще больше урокъ. Какой-то урка подходитъ ко мнѣ и съ дружественнымъ видомъ щупаетъ добротность моей кожанки.

— Подходящая кожанка. И гдѣ это вы ее купили?

По рожѣ урки видно ясно: онъ подсчитываетъ — за такую кожанку не меньше какъ литровъ пять перепадетъ — обязательно сопру...

Урки въ баракѣ — это хуже холода, тѣсноты, вшей и клоповъ. Вы уходите на работу, ваши вещи и ваше продовольствіе остаются въ баракѣ, вмѣстѣ съ вещами и продовольствіемъ ухитряется остаться какой-нибудь урка. Вы возвращаетесь — и ни вещей, ни продовольствія, ни урки. Черезъ день-два урка появляется. Ваше продовольствіе съѣдено, ваши вещи пропиты, но въ этомъ пропитіи принимали участіе не только урки, но и кто-то изъ мѣстнаго актива — начальникъ колонны, статистикъ, кто-нибудь изъ УРЧ и прочее. Словомъ, взывать вамъ не къ кому и просить о разслѣдованіи тоже некого. Бывалые лагерники говорили, что самое простое, когда человѣка сразу по прибытіи въ лагерь оберутъ, какъ липку, и человѣкъ начинаетъ жить по классическому образцу: все мое ношу съ собой. Насъ на Погрѣ ограбить не успѣли — въ силу обстоятельствъ, уже знакомыхъ читателю, и подвергаться ограбленію намъ очень не хотѣлось. Не только въ силу, такъ сказать, обычнаго человѣческаго эгоизма, но также и потому, что безъ нѣкоторыхъ вещей бѣжать было бы очень некомфортабельно.