Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Всѣ эти мистически кабинетныя теоріи и прозрѣнія сыграли свою жестокую роль. Они раздробили единый народъ на противостоящія другъ другу группы. Отбросы классовъ были представлены, какъ характерные представители ихъ. Большевизмъ, почти геніально использовавъ путаницу кабинетныхъ мозговъ, извлекъ изъ нея далеко не кабинетныя послѣдствія.

Русская революція, которая меня, какъ и почти всѣхъ русскихъ интеллигентовъ, спихнула съ "верховъ" — въ моемъ случаѣ, очень относительныхъ — и погрузила въ "низы" — въ моемъ случаѣ, очень неотносительные (уборка мусорныхъ ямъ въ концлагерѣ — чего ужъ глубже) — дала мнѣ блестящую возможность провѣрить свои и чужія точки зрѣнія на нѣкоторые вопросы. Долженъ сказать откровенно, что за такую провѣрку годомъ концентраціоннаго лагеря заплатить стоило. Склоненъ также утверждать, что для нѣкоторой части россійской эмиграціи годъ концлагеря былъ бы великолѣпнымъ средствомъ для протиранія глазъ и приведенія въ порядокъ мозговъ. Очень вѣроятно, что нѣкоторая группа новыхъ возвращенцевъ этимъ средствомъ принуждена будетъ воспользоваться.

Въ тѣ дни, когда культурную Одессу грабили "мирными возстаніями", я работалъ грузчикомъ въ Одесскомъ рабочемъ кооперативѣ. Меня послали съ грузовикомъ пересыпать бобы изъ какихъ-то закромовъ въ мѣшки на заводъ Гена, на Пересыпи. Шофферъ съ грузовикомъ уѣхалъ, и мнѣ пришлось работать одному.

Было очень неудобно — некому мѣшокъ держать. Работаю. Прогудѣлъ заводской гудокъ. Мимо склада — онъ былъ нѣсколько въ сторонкѣ — бредутъ кучки рабочихъ, голодныхъ, рваныхъ, истомленныхъ. Прошли, заглянули, пошептались, потоптались, вошли въ складъ.

— Что-жъ это они, сукины дѣти, на такую работу одного человѣка поставили?

Я отвѣтилъ, что что же дѣлать, вѣроятно, людей больше нѣтъ.

— У нихъ-то грузчиковъ нѣту? У нихъ по коммиссаріатамъ одни грузчики и сидятъ. Ну, давайте, мы вамъ подсобимъ.

Подсобили. Ихъ было человѣкъ десять — и бобы были ликвидированы въ теченіе часа. Одинъ изъ рабочихъ похлопалъ ладонью послѣдній завязанный мѣшокъ.

— Вотъ, значитъ, ежели коллективно поднажмать, такъ разъ — и готово. Ну, закуримъ что ли, что-бъ дома не журились.

Закурили, поговорили о томъ, о семъ. Стали прощаться. Я поблагодарилъ. Одинъ изъ рабочихъ, сумрачно оглядывая мою внѣшность, какъ-то, какъ мнѣ тогда показалось, подозрительно спросилъ:

— А вы-то давно на этомъ дѣлѣ работаете?

Я промычалъ что-то не особенно внятное. Первый рабочій вмѣшался въ мои междометія.

— А ты, товарищокъ, дуру изъ себя не строй, видишь, человѣкъ образованный, развѣ его дѣло съ мѣшками таскаться.

Сумрачный рабочій плюнулъ и матерно выругался:

— Вотъ поэтому-то, мать его... , такъ все и идетъ. Которому мѣшки грузить, такъ онъ законы пишетъ, а которому законы писать, такъ онъ съ мѣшками возится. Учился человѣкъ, деньги на него страчены... По такому путѣ далеко-о мы пойдемъ.

Первый рабочій, прощаясь и подтягивая на дорогу свои подвязанные веревочкой штаны, успокоительно сказалъ:

— Ну, ни черта. Мы имъ кишки выпустимъ!

Я отъ неожиданности задалъ явственно глуповатый вопросъ: кому это, имъ?

— Ну, ужъ кому, это и вы знаете и мы знаемъ.

Повернулся, подошелъ къ двери, снова повернулся ко мнѣ и показалъ на свои рваные штаны.

— А вы это видали?

Я не нашелъ, что отвѣтить: я и не такіе штаны видалъ, да и мои собственные были ничуть не лучше.

— Такъ вотъ, значитъ, въ семнадцатомъ году, когда товарищи про все это разорялись, вотъ, думаю, будетъ рабочая власть, такъ будетъ у меня и костюмчикъ, и все такое. А вотъ съ того времени — какъ были эти штаны, такъ одни и остались. Одного прибавилось — дыръ. И во всемъ такъ. Хозяева! Управители! Нѣтъ, ужъ мы имъ кишки выпустимъ...

Насчетъ "кишекъ" пока что — не вышло. Сумрачный рабочій оказался пророкомъ: пошли, дѣйствительно, далеко — гораздо дальше, чѣмъ въ тѣ годы могъ кто бы то ни было предполагать....

Кто-же былъ типиченъ для рабочаго класса? Тѣ, кто грабилъ буржуйскія квартиры, или тѣ, кто помогалъ мнѣ грузить мѣшки? Донбассовскіе рабочіе, которые шли противъ добровольцевъ, подпираемые сзади латышско-китайско-венгерскими пулеметами, или ижевскіе рабочіе, сформировавшіеся въ ударные колчаковскіе полки?

Прошло много, очень много лѣтъ. Потомъ были: "углубленія революціи", ликвидація кулака, какъ класса, на базѣ сплошной "коллективизаціи деревни", голодъ на заводахъ и въ деревняхъ, пять милліоновъ людей въ концентраціонныхъ лагеряхъ, ни на одинъ день не прекращающаяся работа подваловъ ВЧК-ОГПУ-Наркомвнудѣла.

За эти путанные и трагически годы я работалъ грузчикомъ, рыбакомъ, кооператоромъ, чернорабочимъ, работникомъ соціальнаго страхованія, профработникомъ и, наконецъ, журналистомъ. Въ порядкѣ ознакомленія читателей съ источниками моей информаціи о рабочемъ классѣ Россіи, а также и объ источникахъ пропитанія этого рабочаго класса — мнѣ хотѣлось бы сдѣлать маленькое отступленіе на аксаковскую тему о рыбной ловлѣ удочкой.

Въ нынѣшней совѣтской жизни это не только тихій спортъ, на одномъ концѣ котораго помѣщается червякъ, а на другомъ дуракъ. Это способъ пропитанія. Это одинъ — только одинъ — изъ многихъ отвѣтовъ на вопросъ: какъ же это, при томъ способѣ хозяйствованія, какой ведется въ Совѣтской Россіи, пролетарская и непролетарская Русь не окончательно вымираетъ отъ голода. Спасаютъ, въ частности, просторы. Въ странахъ, гдѣ этихъ просторовъ нѣтъ, революція обойдется дороже.

Я знаю инженеровъ, бросавшихъ свою профессію для рыбной ловли, сбора грибовъ и ягодъ. Рыбной ловлей, при всей моей безталанности въ этомъ направленіи, не разъ пропитывался и я. Такъ вотъ. Безчисленные таборы рабочихъ: и использующихъ свой выходной день, и тѣхъ, кто добываетъ пропитаніе свое въ порядкѣ "прогуловъ", "лодырничанья" и "летучести", бродятъ по изобильнымъ берегамъ россійскихъ озеръ, прудовъ, рѣкъ и рѣчушекъ. Около крупныхъ центровъ, въ частности, подъ Москвой эти берега усѣяны "куренями" — земляночки, прикрытыя сверху хворостомъ, еловыми лапами и мхомъ. Тамъ ночуютъ пролетарскіе рыбаки или въ ожиданіи клева отсиживаются отъ непогоды.

...Берегъ Учи. Подъ Москвой. Послѣдняя полоска заката уже догорѣла. Послѣдняя удочка уже свернута. У ближайшаго куреня собирается компанія сосѣдствующихъ удильщиковъ. Зажигается костеръ, ставится уха. Изъ одного мѣшка вынимается одна поллитровочка, изъ другого — другая. Спать до утренней зари не стоитъ. Потрескиваетъ костеръ, побулькиваютъ поллитровочки, изголодавшіеся за недѣлю желудки наполняются пищей и тепломъ — и вотъ, у этихъ-то костровъ начинаются самые стоющіе разговоры съ пролетаріатомъ. Хорошіе разговоры. Никакой мистики. Никакихъ вѣчныхъ вопросовъ. Никакихъ потустороннихъ темъ. Простой, хорошій, здравый смыслъ. Или, въ англійскомъ переводѣ, "common sense", провѣренный вѣками лучшаго въ мірѣ государственнаго и общественнаго устройства. Революція, интеллигенція, партія, промфинпланъ, цехъ, инженеры, прорывы, бытъ, война и прочее встаютъ въ такомъ видѣ, о какомъ и не заикается совѣтская печать, и такихъ формулировкахъ, какія не приняты ни въ одной печати міра...