Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

Но урки — это все-таки не активъ. Дня два-три мы изворачивались такимъ образомъ: навьючивали на себя елико возможное количество вещей, и такъ и шли на работу. А потомъ случилось непредвидѣнное происшествіе.

Около насъ, точнѣе, надъ нами помѣщался какой-то паренекъ лѣтъ этакъ двадцати пяти. Какъ-то ночью меня разбудили его стоны. "Что съ вами?" — "Да животъ болитъ, ой, не могу, ой, прямо горитъ"... Утромъ паренька стали было гнать на работу. Онъ кое-какъ сползъ съ наръ и тутъ же свалился. Его подняли и опять положили на нары. Статистикъ изрекъ нѣсколько богохульствъ и оставилъ паренька въ покоѣ, пообѣщавъ все же пайка ему не выписать.

Мы вернулись поздно вечеромъ. Паренекъ все стоналъ. Я его пощупалъ. Даже въ масштабахъ моихъ медицинскихъ познаній можно было догадаться, что на почвѣ неизмѣнныхъ лагерныхъ катарровъ (сырой хлѣбъ, гнилая капуста и прочее) — у паренька что-то вродѣ язвы желудка. Спросили старшину барака. Тотъ отвѣтилъ, что во врачебный пунктъ уже заявлено. Мы легли спать — и отъ физической усталости и непривычныхъ дней, проводимыхъ въ физической работѣ на чистомъ воздухѣ, я заснулъ, какъ убитый. Проснулся отъ холода, Юры — нѣтъ. Мы съ Юрой приноровились спать, прижавшись спиной къ спинѣ, — въ этомъ положеніи нашего наличнаго постельнаго инвентаря хватало, чтобы не замерзать по ночамъ. Черезъ полчаса возвращается Юра. Видъ у него мрачный и рѣшительный. Рядомъ съ нимъ — какой-то старичекъ, какъ потомъ оказалось, докторъ. Докторъ пытается говорить что-то о томъ, что онъ-де разорваться не можетъ, что ни медикаментовъ, ни мѣстъ въ больницѣ нѣтъ, но Юра стоитъ надъ нимъ этакимъ коршуномъ, и видъ у Юры профессіональнаго убійцы. Юра говоритъ угрожающимъ тономъ:

— Вы раньше осмотрите, а потомъ ужъ мы съ вами будемъ разговаривать. Мѣста найдутся. Въ крайности — я къ Успенскому пойду.

Успенскій — начальникъ лагеря. Докторъ не можетъ знать, откуда на горизонтѣ третьяго лагпункта появился Юра и какія у него были или могли быть отношенія съ Успенскимъ. Докторъ тяжело вздыхаетъ. Я говорю о томъ, что у паренька, повидимому, язва привратника. Докторъ смотритъ на меня подозрительно.

— Да, нужно бы везти въ больницу. Ну что-жъ, завтра пришлемъ санитаровъ.

— Это — завтра, — говоритъ Юра, — а парня нужно отнести сегодня.

Нѣсколько урокъ уже столпилось у постели болящаго. Они откуда-то въ одинъ моментъ вытащили старыя, рваныя и окровавленныя носилки — и у доктора никакого выхода не оказалось. Парня взвалили на носилки, и носилки въ сопровожденіи Юры, доктора и еще какой-то шпаны потащились куда-то въ больницу.

Утромъ мы по обыкновенію стали вьючить на себя необходимѣйшую часть нашего имущества. Къ Юрѣ подошелъ какой-то чрезвычайно ясно выраженный урка, остановился передъ нами, потягивая свою цыгарку и лихо сплевывая.

— Что это — паханъ твой? — спросилъ онъ Юру.

— Какой паханъ?

— Ну, батька, отецъ — человѣчьяго языка не понимаешь?

— Отецъ.

— Такъ, значитъ, вотъ что — насчетъ борохла вашего — не бойтесь. Никто ни шпинта не возьметъ. Будьте покойнички. Парнишка-то этотъ — съ нашей шпаны. Такъ что вы — намъ, а мы — вамъ.

О твердости урочьихъ обѣщаній я кое-что слыхалъ, но не очень этому вѣрилъ. Однако, Юра рѣшительно снялъ свое "борохло", и мнѣ ничего не оставалось, какъ послѣдовать его примѣру. Если ужъ "оказывать довѣріе" — такъ безъ запинки. Урка посмотрѣлъ на насъ одобрительно, еще сплюнулъ и сказалъ:

— А ежели кто тронетъ — скажите мнѣ. Тутъ тебѣ не третій отдѣлъ, найдемъ вразъ.

Урки оказались, дѣйствительно, не третьимъ отдѣломъ и не активистами. За все время нашего пребыванія въ Медгорѣ у насъ не пропало ни одной тряпки. Даже и послѣ того, какъ мы перебрались изъ третьяго лагпункта. Таинственная организація урокъ оказалась, такъ сказать, вездѣсущей. Нѣчто вродѣ китайскихъ тайныхъ обществъ нищихъ и бродягъ. Нѣсколько позже — Юра познакомился ближе съ этимъ міромъ, оторваннымъ отъ всего остального человѣчества и живущимъ по своимъ таинственнымъ и жестокимъ законамъ. Но пока что — за свои вещи мы могли быть спокойны.

Насъ будятъ въ половинѣ шестого утра. На дворѣ еще тьма. Въ этой тьмѣ выстраиваются длинныя очереди лагерниковъ — за своей порціей утренней каши. Здѣсь порціи раза въ два больше, чѣмъ въ Подпорожьи: такъ всякій совѣтскій бытъ тучнѣетъ по мѣрѣ приближенія къ начальственнымъ центрамъ и тощаетъ по мѣрѣ удаленія отъ нихъ. Потомъ насъ выстраиваютъ по бригадамъ, и мы топаемъ — кто куда. Наша бригада идетъ въ Медгору, "въ распоряженіе комендатуры управленія".

Приходимъ въ Медгору. На огромной площади управленческаго городка разбросаны зданія, службы, склады. Все это выстроено на много солиднѣе лагерныхъ бараковъ. Посерединѣ двора — футуристическаго вида столпъ, и на столпѣ ономъ — бюстъ Дзержинскаго, — такъ сказать, основателя здѣшнихъ мѣстъ и благодѣтеля здѣшняго населенія.

Нашъ бригадиръ исчезаетъ въ двери комендатуры и оттуда появляется въ сопровожденіи какого-то мрачнаго мужчины, въ лагерномъ бушлатѣ, съ длинными висячими усами и изрытымъ оспой лицомъ. Мужчина презрительнымъ окомъ оглядываетъ нашу разнокалиберную, но въ общемъ довольно рваную шеренгу. Насъ — человѣкъ тридцать. Одни отправляются чистить снѣгъ, другіе рыть ямы для будущаго ледника чекистской столовой. Мрачный мужчина, распредѣливъ всю шеренгу, заявляетъ:

— А вотъ васъ двое, которые въ очкахъ, — берите лопаты и айда за мной.

Мы беремъ лопаты и идемъ. Мрачный мужчина широкими шагами перемахиваетъ черезъ кучи снѣга, сора, опилокъ, досокъ и чортъ его знаетъ, чего еще. Мы идемъ за нимъ. Я стараюсь сообразить, кто бы это могъ быть не по его нынѣшнему оффиціальному положенію, а по его прошлой жизни. Въ общемъ — сильно похоже на кондоваго рабочаго, наслѣдственнаго пролетарія и прочее. А впрочемъ — увидимъ...

Пришли на одинъ изъ дворовъ, заваленный пиленымъ лѣсомъ: досками, брусками, балками, обрѣзками. Мрачный мужчина осмотрѣлъ все это испытующимъ окомъ и потомъ сказалъ:

— Ну, такъ вотъ, значитъ, что... Всю эту хрѣновину нужно разобрать такъ, чтобы доски къ доскамъ, бруски къ брускамъ... Въ штабели, какъ полагается.

Я осмотрѣлъ все это столпотвореніе еще болѣе испытующимъ окомъ:

— Тутъ на десять человѣкъ работы на мѣсяцъ будетъ.

"Комендантъ" презрительно пожалъ плечами.

— А вамъ что? Сроку не хватитъ? Лѣтъ десять, небось, имѣется?

— Десять не десять, а восемь есть.

— Ну, вотъ... И складайте себѣ. А какъ пошабашите — приходите ко мнѣ — рабочее свѣдѣніе дамъ... Шабашить — въ четыре часа. Только что прибыли?

— Да.

— Ну, такъ вотъ, значитъ, и складайте. Только — жилъ изъ себя тянуть — никакого расчету нѣтъ. Всѣхъ дѣлъ не передѣлаешь, а сроку хватитъ...