Иван Солоневич - Россия в концлагерe [дореволюционная орфография]

"Комендантъ" повернулся и ушелъ. Мы съ Юрой спланировали нашу работу и начали потихоньку перекладывать доски, бревна и прочее. Тутъ только я понялъ, до чего я ослабь физически. Послѣ часа этой, въ сущности, очень неторопливой работы — уже еле ноги двигались.

Погода прояснилась. Мы усѣлись на доскахъ на солнцѣ, достали изъ кармановъ по куску хлѣба и позавтракали такъ, какъ завтракаютъ и обѣдаютъ и въ лагеряхъ, и въ Россіи вообще, тщательно прожевывая каждую драгоцѣнную крошку и подбирая упавшія крошки съ досокъ и съ полъ бушлата. Потомъ — посидѣли и поговорили о массѣ вещей. Потомъ снова взялись за работу. Такъ незамѣтно и прошло время. Въ четыре часа мы отправились въ комендатуру за "рабочими свѣдѣніями". "Рабочія свѣдѣнія" — это нѣчто вродѣ квитанціи, на которой "работодатель" отмѣчаетъ, что такой-то заключенный работалъ столько-то времени и выполнилъ такой-то процентъ нормы.

Мрачный мужчина сидѣлъ за столикомъ и съ кѣмъ-то говорилъ по телефону. Мы подождали. Повѣсивъ трубку, онъ спросилъ мою фамилію. Я сказалъ. Онъ записалъ, поставилъ какую-то "норму" и спросилъ Юру. Юра сказалъ. "Комендантъ" поднялъ на насъ свои очи:

— Что — родственники?

Я объяснилъ.

— Эге, — сказалъ комендантъ. — Заворочено здорово. Чтобы и сѣмени на волѣ не осталось.

Онъ протянулъ заполненную бумажку. Юра взялъ ее, и мы вышли на дворъ. На дворѣ Юра посмотрѣлъ на бумажку и сдѣлалъ индѣйское антраша — отголоски тѣхъ индѣйскихъ танцевъ, которые онъ въ особо торжественныхъ случаяхъ своей жизни выполнялъ лѣтъ семь тому назадъ.

— Смотри.

Я посмотрѣлъ. На бумажкѣ стояло:

— Солоневичъ Иванъ. 8 часовъ. 135%.

— Солоневичъ Юріи. 8 часовъ. 135%.

Это означало, что мы выполнили по 135 процентовъ какой-то неизвѣстной намъ нормы и поэтому имѣемъ право на полученіе сверхударнаго обѣда и сверхударнаго пайка размѣромъ въ 1100 граммъ хлѣба.

Тысяча сто граммъ хлѣба это, конечно, былъ капиталъ. Но еще большимъ капиталомъ было ощущеніе, что даже лагерный свѣтъ — не безъ добрыхъ людей...

Наша бригада нестройной и рваной толпой вяло шествовала "домой" на третій лагпунктъ. Шествовали и мы съ Юрой. Все-таки очень устали, хотя и наработали не Богъ знаетъ сколько. Рабочія свѣдѣнія съ отмѣткой о ста тридцати пяти процентахъ выработки лежали у меня въ карманѣ и вызывали нѣкоторое недоумѣніе: съ чего бы это?

Здѣсь, въ Медгорѣ, мы очутились на самыхъ низахъ соціальной лѣстницы лагеря. Мы были окружены и придавлены неисчислимымъ количествомъ всяческаго начальства, которое было поставлено надъ нами съ преимущественной цѣлью — выколотить изъ насъ возможно большее количество коммунистической прибавочной стоимости. А коммунистическая прибавочная стоимость — вещь гораздо болѣе серьезная, чѣмъ та, капиталистическая, которую въ свое время столь наивно разоблачалъ Марксъ. Здѣсь выколачиваютъ все, до костей. Основныя функціи выколачиванія лежатъ на всѣхъ "работодателяхъ", то-есть, въ данномъ случаѣ, на всѣхъ, кто подписывалъ намъ эти рабочія свѣдѣнія.

Проработавъ восемь часовъ на перекладкѣ досокъ и бревенъ, мы ощутили съ достаточной ясностью: при существующемъ уровнѣ питанія и тренированности мы не то что ста тридцати пяти, а пожалуй, и тридцати пяти процентовъ не выработаемъ. Хорошо, попалась добрая душа, которая поставила намъ сто тридцать пять процентовъ. А если завтра доброй души не окажется? Перспективы могутъ быть очень невеселыми.

Я догналъ нашего бригадира, угостилъ его папироской и завелъ съ нимъ разговоръ о предстоящихъ намъ работахъ и о томъ, кто, собственно, является нашимъ начальствомъ на этихъ работахъ. Къ термину "начальство" нашъ бригадиръ отнесся скептически.

— Э, какое тутъ начальство, все своя бражка.

Это объясненіе меня не удовлетворило. Внѣшность бригадира была нѣсколько путаной: какая же "бражка" является для него "своей"? Я переспросилъ.

— Да въ общемъ же — свои ребята. Рабочая публика.

Это было яснѣе, но не на много. Во-первыхъ, потому, что сейчасъ въ Россіи нѣтъ слоя, болѣе разнокалибернаго, чѣмъ пресловутый рабочій классъ, и, во-вторыхъ, потому, что званіемъ рабочаго прикрывается очень много очень разнообразной публики: и урки, и кулаки, и дѣлающіе карьеру активисты, и интеллигентская молодежь, зарабатывающая пролетарскіе мозоли и пролетарскій стажъ, и многіе другіе.

— Ну, знаете, рабочая публика бываетъ ужъ очень разная.

Бригадиръ беззаботно передернулъ плечами.

— Гдѣ разная, а гдѣ и нѣтъ. Тутъ гаражи, электростанціи, мастерскія, мельницы. Кого попало не поставишь. Тутъ завѣдуютъ рабочіе, которые съ квалификаціей, съ царскаго времени рабочіе.

Квалифицированный рабочій, да еще съ царскаго времени — это было уже ясно, опредѣленно и весьма утѣшительно. Сто тридцать пять процентовъ выработки, лежавшіе въ моемъ карманѣ, потеряли характеръ пріятной неожиданности и пріобрѣли нѣкоторую закономѣрность: рабочій — всамдѣлишный, квалифицированный, да еще царскаго времени, не могъ не оказать намъ, интеллигентамъ, всей той поддержки, на которую онъ при данныхъ обстоятельствахъ могъ быть способенъ. Правда, при "данныхъ обстоятельствахъ" нашъ, еще неизвѣстный мнѣ, комендантъ кое-чѣмъ и рисковалъ: а вдругъ бы кто-нибудь разоблачилъ нашу фактическую выработку? Но въ Совѣтской Россіи люди привыкли къ риску и къ риску не только за себя самого.

Не знаю, какъ кто, но лично я всегда считалъ теорію разрыва интеллигенціи съ народомъ — кабинетной выдумкой, чѣмъ-то весьма близкимъ къ такъ называемымъ сапогамъ всмятку, однимъ изъ тѣхъ изобрѣтеній, на которыя такъ охочи и такіе мастера русскіе пишущіе люди. Сколько было выдумано всякихъ міровоззрѣнческихъ, мистическихъ, философическихъ и потустороннихъ небылицъ! И какая отъ всего этого получилась путаница въ терминахъ, понятіяхъ и мозгахъ! Думаю, что ликвидація всего этого является основной, насущнѣйшей задачей русской мысли, вопросомъ жизни и смерти интеллигенціи, не столько подсовѣтской — тамъ процессъ обезвздориванія мозговъ "въ основномъ" уже продѣланъ — сколько эмигрантской.

...Въ 1921-22 году Одесса переживала такъ называемые "дни мирнаго возстанія". "Рабочіе" ходили по квартирамъ "буржуазіи" и грабили все, что де-юре было лишнимъ для буржуевъ и де-факто казалось нелишнимъ для возставшихъ. Было очень просто сказать: вотъ вамъ ваши рабочіе, вотъ вамъ русскій рабочій классъ. А это былъ никакой не классъ, никакіе не рабочіе. Это была портовая шпана, лумпенъ-пролетаріатъ Молдаванки и Пересыпи, всякіе отбившіеся люди, такъ сказать, генеалогическій корень нынѣшняго актива. Они не были рабочими въ совершенно такой же степени, какъ не былъ интеллигентомъ дореволюціонный околодочный надзиратель, бившій морду пьяному дворнику, какъ не былъ интеллигентомъ — то-есть профессіоналомъ умственнаго труда — старый баринъ, пропивавшій послѣднія закладныя.