Атанас Семерджиев - ...И многие не вернулись

— Никому не шевелиться! Всем лечь!

Убийца почувствовал у затылка холодную сталь пистолета и побелел. Его глаза округлились от ужаса.

— Пожалейте! У меня дети…

По спине Петра поползли мурашки — он расстегнул воротник рубашки и крикнул, словно пытаясь перекричать какой-то голос в самом себе:

— Ишь как заговорил!.. Беспокоишься о своих детях, а о чужих ты подумал?..

Инстинкт подсказывал предателю, что этот человек, проведший свою молодость в тюрьмах, человек, которого расстреливали и пытались отравить, но так и не убили, может быть, способен его простить. Он протянул руки к Петру и снова стал просить о прощении. Тогда кто-то из крестьян не выдержал:

— Что вы на него смотрите? Нечего с ним церемониться! Нужен ли он своим детям — еще неизвестно!

Загремели выстрелы. Лампа погасла. Тело убийцы сползло на пол.

Партизаны разбросали листовки. Петр остановился в дверях, и крестьяне услышали его глухой голос:

— На два года мы опоздали, но не забыли…

Через несколько дней против Петра возбудили новое дело. Разбирательство длилось целый месяц, и четвертый смертный приговор ему вынесли незадолго до разгрома отряда имени Антона Иванова.

Год или два назад я собрался отыскать место гибели Петра, но не смог: никто не знает, где оно находится.

Когда отряд перешел вброд Фотенскую реку и в поисках спасения двинулся к берегам Вычи, Петр и маленькая Зелма Декало отстали от отряда. На рассвете они увидели цепи приближавшихся жандармов и первыми открыли огонь. Кое-кто из ныне здравствующих товарищей Петра считает это безумством. Наверное, они правы. Но если это и безумство, то «безумство храбрых», безумство героев.

Меня призвали из запаса и направили в роту карателей Черного капитана. Никто не спрашивал меня, хочу я этого или нет, а когда подули кровавые ветры над Батаком и Брацигово, у меня не хватило смелости ни на то, чтобы скрыться куда-нибудь, ни на то, чтобы пустить себе пулю в лоб, дабы не быть с этой волчьей стаей. Я старался держаться в стороне, чтобы не только не стрелять в партизан или в их помощников, но и не видеть того, что происходит; но уж раз ты пошел с Черным капитаном, ты не можешь не запятнать себя.

Прошло около десяти дней с тех пор, как мы пошли по следам партизан. Нас подняли среди ночи и повезли на машинах «штайер» в Брацигово. Еще до рассвета мы оказались на каком-то шоссе над городом. Остановились. Черный капитан выскочил из кабины первой машины и приказал выходить. Пока мы собирались и выстраивались, он созвал офицеров и агентов, чтобы дать им какие-то указания.

— Понял? Недалеко отсюда группа партизан, — шепнул мне Бакырджия. Мы понимали друг друга. Он был из соседней деревни, нас мобилизовали одновременно.

— Будет ли когда-нибудь конец этой сечи? — сказал я тихо, чтобы он один меня услышал. — Когда все это кончится?..

Знал ли он, что мне ответить?!

Бо́льшая часть роты, ушедшая с капитаном, двигалась над дорогой, а остальных повел Хищник. Мы пересекли глубокий овраг и, взобравшись по крутому склону, попали в жесткий и колючий низкий кустарник. Хищник и десятка два сержантов и солдат вырвались вперед, словно овчарки, боясь упустить добычу. Хищник повелительно махал нам рукой, чтобы мы не отставали. А мы и не отставали, потому что знали: озверев, они, чего доброго, и нас прикончат из автоматов.

Мы еще взбирались по склону, когда наверху затрещали пулеметы и автоматы, взорвались гранаты. Потом пулеметы и автоматы залаяли еще более остервенело, послышались крики. И вдруг лес онемел: ни выстрела, ни крика. У меня ноги подкосились, и я сел на мокрую землю.

— Иди, иди! — подтолкнул меня Бакырджия. — Что случилось, то случилось… Если не пойдем, нам хуже будет…

Мы взобрались на лесистый холм над Брацигово. Черный капитан уже собрал своих людей около старого, полуразрушенного дома, крытого черепицей. Среди кустов лежали окровавленные трупы. Сколько их было, не знаю. Я и смотреть не мог на них, а не то что подсчитывать. У самого дома сбились в кучу несколько обезоруженных партизан.

Потом уже стало известно, что произошло. Десяток партизан, отставших от своих товарищей после боя у Фотенской реки, пробрались к Брацигово. Они установили связь со своими товарищами из города, и те решили переодеть их в женскую одежду, чтобы затем провести и укрыть в своих домах. Но в то время когда партизаны в голом лесу дожидались, пока доставят одежду, предатель сообщил жандармерии об их местонахождении. На рассвете следующего дня они увидели, что окружены. Партизаны попытались вырваться из окружения. Но у них были всего две-три винтовки да горсть патронов против пулеметов и автоматов, и они не смогли прорваться. Бой продолжался минут двадцать…

Взятые в плен партизаны молчали. Глаза их, страшно увеличившиеся, тревожно поблескивали в провалившихся глазницах. Мне и сейчас становится не по себе, когда я вспоминаю их глаза.

— Связать и отвести к машинам! — приказал капитан.

Хищник и другие агенты стали связывать партизан. При этом их пинали, били по чему попало. Дошла очередь до крепкого парня со светлым лицом, одетого в форму лесничего. Стали спрашивать, кто он, откуда.

Парень молчал. Он не знал, отвечать ему или нет. Хищник схватил его за волосы, толкнул годовой вниз и ударил сапогом в лицо.

— Остановись, не бей его! — крикнул пожилой партизан и встал перед агентом. По его лицу, черному и худощавому, покатились слезы. — Это мой сын Андрей… Я его повел этой дорогой, и я буду отвечать за него.

Это был Петр Найчев Марджев, один из первых батакских партизан. Черный капитан довольно потер руки.

— Наконец-то ты нам попался! Мы тебя считали опасным партизанским вожаком, а ты… Страшно стало умереть героем…

Марджев тяжело вздохнул.

— У тебя есть сыновья, капитан?.. Даже зверь, почуяв кровь, не бросает своего детеныша, стремится его уберечь, а не то что человек. Отпустите парня на волю и развяжите мне руки, тогда увидите, какой я партизанский вожак…

Это привело карателей в бешенство, и они набросились на него. Марджев и ростом был невысок, не очень крепок на вид, к тому же еще исхудал, от него остались лишь кожа да кости, но держался он мужественно. Стиснув зубы, он не издал ни звука, не просил пощады, а каратели продолжали его бить, бить. Они повалили его на землю, били по голове. Все лицо его покрылось синяками, ему покалечили ноги. Сыну бы не видеть того, что делали с его отцом, но Андрея заставили смотреть. И он смотрел, а его плечи содрогались от глухого рыдания. Он задыхался от мучительной обиды, что не может помочь отцу: ведь он и сам был связан.

Когда Марджева наконец оставили, у него не было сил подняться. Он только тряхнул головой и едва слышно проговорил: