Алена Свиридова - Счастье без правил

– Я играю на гитаре, мне папа подарил. На шестиструнной, конечно. Как что? Битлов, разумеется!

Мальчик смотрел на меня с уважением.

– У меня собака есть. Колли. Умная, как человек. С ней отец занимается, дрессирует. Первое место на выставке!

На этих самых словах я вижу появляющееся из темноты удивленное лицо отца, который решил встретить меня с катка. И радостно несущегося ко мне Дика, нашу рыжую дворняжку, которому до колли так же далеко, как мне до Джины Лоллобриджиды. Мне становится чертовски стыдно, что я так нелепо попалась и так много наврала, хотя вроде бы к этому не склонна.

– Ну, пока, – пытаюсь я сказать небрежно, но получается как-то жалобно.

Папа берет меня за руку, и становится понятно, что я еще маленькая девочка с дворняжкой, а не девушка с колли, играющая на гитаре битлов.

Правдой было только то, что папа действительно подарил мне гитару на Новый год, и я, проводя рукой по пустым струнам, пыталась подобрать самые простые аккорды. И зачем я так легко сдала Баха с Бетховеном? Хорошо хоть, что Чайковский не пострадал. Я как раз разучивала к экзамену «Осеннюю песню» из «Времен года». Причем чуть ли не валялась у учительницы в ногах, чтобы та разрешила сыграть, потому что, по ее мнению, я была к этому не готова. И в школу у черта на рогах я езжу с первого класса, потому что она не простая, а с музыкальным уклоном, где все дети обладают хорошими музыкальными способностями, а музыкальные предметы идут вперемешку с общеобразовательными. И точно так же, как я сейчас просила купить мне гитару, я, шестилетняя, умирала, стоя рядом с детсадовским пианино. А «Битлз» слушает старший брат моей подруги, студент. И очень веселая компания его друзей. Вот возьму и научусь играть на гитаре, тогда они обалдеют! А Michelle будет даже не хуже, чем «Осенняя песнь», а может, и лучше! Да, да, лучше!

Я вспомнила этот эпизод, чтобы понять, когда же появилась музыка в моей жизни? В каком возрасте человек начинает воспринимать музыку? И что же это такое?

Следующий эпизод. Я – в детском саду. Мы живем в военном городке под Минском. Я сижу рядом с магнитофоном «Комета», в десятый раз слушаю песню «Ваши пальцы пахнут ладаном». То, что эта песня Александра Вертинского, я узнала гораздо позже. С магнитофонной бобины исполняет ее для меня ленинградский певец Юрий Чванов. Голос у него – то, что называется бархатный баритон, низкий и проникновенный. Цыганская манера чуть-чуть всхлипывать на верхних нотах рвет мое пятилетнее сердце в клочья. Слова мне практически все понятны, я часто бываю с бабушкой в церкви. И запах ладана, и печальные лики святых, и далекий и прекрасный рай, это я понимала. Только одно было непонятно. «Ничего теперь не надо нам, никого теперь не жаль». Почему никого не жаль? Мне было как раз таки очень жаль всех. И пахнущие ладаном прекрасные пальцы, и Юрия Чванова, которого я никогда не видела, и бабушку, по которой очень скучала, и особенно себя. Себя было просто ужасно жаль. Жаль, что не могу прямо сейчас оказаться в домике в станице Отрадная, где мы с бабушкой жили, пока родители работали на Севере.

В деревенской косенькой церкви, стоящей через забор, тоже звучала музыка. Все певчие были, что называется, местные кадры. Бабульки в беленьких платочках старались, конечно, как могли, фальшивили нещадно, но это я уже потом поняла, когда постарше стала. Так вот, прекрасная печаль навсегда отравила мое сердце и осталась со мной как неизъяснимое духовное озарение, которое я потом буду с трепетом блаженного узнавания переживать в произведениях Чайковского, Шопена, Баха и Бетховена, Стинга и Фрэдди Меркьюри. Так почему же печаль? Что может печалить жизнерадостную, маленькую девочку и все еще не менее жизнерадостную взрослую женщину, это я про себя, что ли? И печаль эта светла и невыразимо прекрасна. Это ни в коем случае не зеленая тоска и не обида. Не хандра и не депрессия. Это то, когда люди плачут от радости, когда уровень счастья настолько сильно зашкаливает, что проливаются слезы.

Это – когда настолько сильно любишь, что готов умереть.

Это – когда особенно остро ощущаешь хрупкость и быстротечность жизни и допускаешь, что, возможно, этот день – последний.

Это – когда ты понимаешь, что наша рутинная телесная жизнь с ежедневными подъемами, обедами, счетами, несварением желудка, обязанностями не имеет ничего общего с миром, который можно легко себе придумать, особенно если много читаешь и имеешь богатое воображение.

Да и не происходит в обычной жизни и десятой доли того, что ты можешь придумать за полчаса перед тем, как заснуть. В общем трагедия – куда более высокий жанр, чем комедия. Ну а чтобы очутиться в этом мире, достаточно просто сесть за рояль или поставить пластинку. Музыка – это ключ, который открывает потайные дверцы подсознания, где есть абсолютно все, чего тебе не хватает в реальной жизни, – ожившие воспоминания, предвкушение небывалого счастья, предчувствие любви, ощущение силы, могущества и таланта, свободы и уязвимости, секса, безудержного веселья и напрасных сожалений. Почему на меня так действует минор? Почему пониженная третья ступень в ладу вызывает у меня грусть? Да разве только у меня? Почему абсолютно все дети могут определить, минор это или мажор, потому что чувствуют, что минор – грустно, а мажор – весело. Почему русские народные песни пронизаны насквозь минором, как тело кровеносными сосудами?

Вот и кончилась первая романтическая часть моего рассказа. Дальше – никакой романтики. Сплошная физиология. И география. А просто у нас климат такой. Солнца мало. Гормон счастья не вырабатывается в достаточном количестве. И единственное, что можно сделать, – это возвести печаль на пьедестал, сделав ее прекрасной. И наслаждаться этой красотой, как наркотиком. Тем более что веселиться получается только три месяца в году, да и то во второй половине августа становится понятно, что все. Приплыли. Осень. Те, которые не обременены особо тонкой натурой, могут просто погрустить в такт, тяпнуть рюмашку, утереть слезу, эх, душевно поет братуха, давай «Ветер северный, как там, зла немерено», испытать чувство сопричастности, узнавания, и, глядишь, полегчало!

Когда вы страдаете от неразделенной или потерянной любви, вы никогда не станете слушать, как кому-то хорошо и весело. Или, наоборот, попробуйте, когда вам весело, послушать что-нибудь меланхоличное. Сознание воспротивится ужасно. «Эй, выключи шарманку!»

Музыка, как это ни прискорбно, вовсе не искусство в себе, а очень утилитарная вещь, абсолютно предсказуемым образом действующая на Homo Sapiens.

Вибрации, частоты, тембры.

Колебания воздуха, фиксируемые барабанной перепонкой.

Давным-давно у меня был сенбернар по имени Дэвид, названный так в честь Дэвида Боуи. Так вот, как только я садилась за пианино и начинала петь, он садился рядом и принимался выть. Какая-то высокая частота в моем голосе резонировала с его чувствами, и он выражал их как умел. Громко и с упоением. Соседи жаловались в милицию. Мне было и смешно, и досадно. Творить не было никакой возможности.