Алена Свиридова - Счастье без правил

А что касается минора, то он просто резонирует с ощущением очередного хмурого утра или с осознанием, что ничего не изменить, или укрепляет нас в мысли, что все тщетно. А мысль эта приятна, потому что оправдывает исконно русскую лень. Недавно я видела ролик, который собрал рекордное количество просмотров. Мама пела полугодовалой малышке песню. На своем родном английском языке. Весьма профессионально. Песня была полна драматических коллизий, и голос этому вполне соответствовал. Малышка сначала улыбалась, но потом по ее личику потекли слезы и на лице отразилось страдание. Потом она снова улыбалась, потом кривилась и молча плакала. Казалось, она сопереживала. Восторженные комменты гласили: «Невероятно эмоциональный младенец, так чувствует песню!» Даже в новостях говорили про этот ролик. Внимательно посмотрев его еще раз, я заметила, что ребенок начинал улыбаться, когда заканчивалась музыкальная фраза и мама переводила дух. На особенно драматических верхних нотах девочка начинала страдать. Тут и вспомнился мне Дэвид Боуи и сенбернар Дэвид. Какая-то частота в мамином голосе очень тревожила малышку, а когда пытка заканчивалась – она улыбалась.

Музыка начинается тогда, когда звуки, эти тембрально окрашенные колебания воздуха совпадают с нашей конкретной эмоциональной вибрацией на текущий момент. Музыка, как наркотик, усиливает, делает гораздо ярче и объемнее наши эмоции, и мы даже переживаем своего рода катарсис, как оргазм.

Идем дальше. Я очень люблю джаз. Причем такой, каким его играли Джордж Гершвин, Оскар Питерсон, Луи Армстронг, Диззи Гиллеспи. Пели Элла Фитцджеральд и Билли Холидэй. Мажорный, очень мелодичный, расслабленный, местами меланхоличный, но всегда действующий на меня определенным образом. Мне становится беззаботно и хорошо, уходит спешка, беспокойство, хочется сказать: «Как же прекрасен этот мир!»

Мой учитель по специальности говорил мне перед экзаменом: «Ты же Гершвина играешь, расслабься! Представь, что ты такой старый негр, типа Оскар Питерсон, пальцы короткие, толстые, как сардельки, но играет, вообще непонятно, как он так потрясающе играет! Не суетись, ты как будто бы вечером в баре сидишь за старым немецким роялем, на крышке стоит стакан с виски и тебе просто хорошо!» Георгий Федорович закатывал глаза, живо представив себе эту нереальную для советской, пусть даже специализированной, музыкальной школы картину. Я тоже со своим воображением оказалась в прибрежном баре, полном расслабленных танцующих красивых людей, и готова была для этого стать кем угодно, даже старым негром.

Я теперь в любой момент могу принять лекарство, которое делает жизнь прекрасной, просто поиграв Гершвина.

Музыка выражает мысли и чувства. Выражает своим музыкальным языком. Так же, как и обычному языку, ему приходится учиться. Самый простой понимают все. Но чем больше ты слушаешь и чем больше играешь, тем больше удовольствия находишь в сложном сочетании голосов и инструментов, смещении ритмических долей, оригинальности музыкальной мысли и нетривиальности музыкальной формы. И вот тут начинается – печально известные фразы «Сумбур вместо музыки», «Музыка для музыкантов» и прочие ярлыки, которые отсекают девяносто процентов потенциальных слушателей. Если быть честными, то у них и на самом деле от такой музыки скулы сводит. Оставшиеся десять процентов попадают в категорию избранных, что существенно повышает их самооценку, и яростно шикают на ерзающих на неудобных стульях в филармонии неофитов.

Теперь подходим к самому главному. К людям, которые музыку создают. Сочиняют и исполняют. И получают от этого колоссальное удовольствие. И, если очень повезет, большие деньги.

Я люблю музыкантов. Это каста. Это те дети, которым любовь к музыке прививали отцовским ремнем и мучили, заставляя играть гаммы. Унижали морально, давая в руки дурацкую неудобную папку на веревочках, скрипку в футляре, а некоторым бедолагам так вообще виолончель. Те, которым не удалось соскочить и заявить родителям, что лучше смерть, чем музыкальная школа, как-то незаметно начинали любить музыку, потому что научились ее воспроизводить. И попадали под влияние вибраций, которые вызывали эйфорию.

Они навеки остались детьми и шалопаями, потому что не успели побыть шалопаями в детстве. Инструмент становится их продолжением. Радости их весьма специфичны. От удачно сыгранной фразы можно чувствовать себя неимоверно счастливым целый день. Фальшивая нота вызывает зубную боль. Репетиция превращается в праздник. Концерт – в феерию. Они чувствуют себя производителями дури, великими фармацевтами, которые раздают волшебные пилюли. От плохого настроения, для сладостной печали, для военных подвигов, для нагнетания ужаса, для пробуждения любви, для глумления над любовью, для связи с Богом и для шабаша с Дьяволом. Хотя, если честно, им плевать на вас, жалких потребителей, они играют для себя, они наслаждаются волшебными вибрациями, а вы можете лишь подключиться к ним, как к проводнику, и тогда тоже почувствовать то, что чувствуют они. И теперь уже вы отдаете им свои волшебные вибрации. Вы теперь одно целое. Спасибо! Спасибо! Я люблю вас! Не вижу ваши руки! Занавес!

Начинали заниматься как бешеные и годам к пятнадцати окончательно понимали, что уже не мыслят своей жизни без музыки.

Как наркоманы, которые научились синтезировать наркотик прямо в собственном теле.

Впервые это произошло, когда я училась в институте. На втором курсе. Мне недавно исполнилось восемнадцать лет. Стояла холодная, звенящая в предвкушении близких морозов осень. Лекции закончились поздно, часов в восемь, все ушли. Я осталась в опустевшей аудитории. Села за рояль. Поиграла этюды. Казенные лампы дневного света так отчаянно жужжали, что я решила их выключить. Сразу стало хорошо и уютно. В большое окно заглянул старый тополь, ярко вспыхнула луна. Клавиши рояля тоже засветились в ответ.

Я прижалась лбом к стеклу. Небо было усеяно звездами, но они казались такими далекими и такими крохотными, как будто уходили от меня вслед за летом. Мое сердце вдруг сильно забилось, словно пытаясь что-то сказать. Я стала шептать о том, что все наши горячие мольбы разбиваются о выстуженные холодной осенью стены, что озябшие руки ищут и не находят живого тепла. Я вернулась к роялю и вдруг слова сами собой стали складываться в рифму, строчки обрели мелодию, пальцы почувствовали гармонию, и я запела свою первую песню. Я так обалдела от того, что могу выразить то, что чувствую, и это так понятно и не косноязычно! Музыка и слова и голос неразрывно связаны друг с другом и образуют такую форму, в которой мне очень комфортно. Я пела снова и снова, голос звенел от переполнявших меня эмоций, я чувствовала такое счастье, такой восторг, по щекам текли слезы и капали на клавиши. Я приехала домой очень поздно. Мама сказала, что я странная какая-то. Тихая. Я спрятала за спиной трясущиеся руки и пошла в комнату, где уже вовсю дрых младший брат. До утра смотрела в потолок, улыбаясь тому, что произошло. Вы знаете, я решила, что прошла инициацию и теперь принадлежу к другой, высшей касте. Мне больше не нужно просить у кого-либо взаймы слова или музыку, я теперь могу сама поделиться ими со всеми, у кого не хватает слов.