Людмила Зотова - Дневник театрального чиновника (1966—1970)

В каком пункте все ораторы сошлись — это поехать за границу.

Партийное собрание. «План основных мероприятий Управления театров на 1970 год».

Голдобин: «Все та же задача — создание репертуара для театров. Задача, которую мы ставили в 1969 году, — создание репертуара к 100-летию Ленина, силою обстоятельств переносится на 1970 год, на начало этого года, так как многие драматические писатели не справились с поставленной целью. В области ленинианы пока нет такого крупного произведения, которое можно бы назвать. Мы надеемся на Лаврентьева, но пока пьесы нет. Мы надеялись на пьесу Шатрова „Недорисованный портрет“ — она снята с обсуждения, и те театры, которые связывали с ней свои надежды, увы, ее не получат. Театры опять возвращаются к испытанной советской классике. Ряд причин объясняет это положение. Первое: трудно планировать творческую удачу. Второе: мало времени было у драматургов. Жизнь театров на юбилее Ленина не кончается, хорошие пьесы всегда нужны. Идейно — воспитательное значение пьес. У нас сегодня на эту тему был интересный разговор с Министром. Она говорила, что не обязательно работать над каждой пьесой. Если пьеса в идейном отношении не удалась, не надо делать многочисленных вариантов — обыкновенно, если удалась, это видно сразу. Это очень верное замечание».

Кудрявцев: «План отражает основные вопросы — 100-летие Ленина, 25-летие окончания Великой Отечественной войны, но опять вся масса мероприятий скапливается на начало года — в феврале 5 совещаний. Мы часто подменяем работу республик, московского Управления, отдельных театров, а принципиальные вопросы не решаем».

Владыкин: «План охватывает важнейшие вопросы работы Управления театров. Центральный вопрос — репертуар театров. Надо менять стиль нашей работы. Рассматривая и формируя репертуар театров, выезжающих за рубеж, Управление театров включало пьесы, пропагандирующие социалистическое общество: Малый театр — „Твой дядя Миша“, образ старого большевика, театр Вахтангова — „Виринея“, о становлении революции в деревне».

Смотрели «Ромео и Джульетту». Эфрос во всем своем мрачном блеске. Мне очень понравилось, хотя что-то даже для меня было не очень приемлемо — трудно согласиться с Ромео — убийцей. Все — на дыбы, и наши тоже. А из наших видело-то всего 4 человека — Назаров, Трубин, Жуков и я. Жуков интересно выразил свое понимание спектакля, но лучше бы не разбирал. Корни спектакля увидел в мирискуссничестве, сдержанность спектакля определил поговоркой «Молчит, но кричит», что суть спектакля — это развенчание человека, но развенчание ради поиска идеала, и вот здесь — эти крылья у костюмов и этот жест у князя — Ширвиндта. Жуков говорил, что нет никакой любви, а вместе эти два человека потому, что они отличные от всех, но и они втягиваются обстоятельствами во всеобщее убийство, что здесь любовь на втором плане, а на первом — борьба Монтекки и Капулетти. Впрочем, по мнению Жукова, вообще не любовь правит миром. Ну, Трубин верен себе: Шекспир искажен, любви нет, образы деформированы, Ромео — злой мальчик, убийство, а не поединок, мрак, одно зло, спектакль выпускать нельзя. Назаров недалеко от Трубина ушел — мрак, одни подлецы, сначала он думал, что опрощение героев — это, мол, мысль о том, что идеал любви доступен и простым людям, ну а потом видит, что никакой любви. Он тоже считает невозможным выпускать спектакль в этом виде. Жуков говорит: «Ну и что, во всем мире сейчас театр шока, театр ужаса». Назаров подхватывает: «Вот-вот, и я об этом думал», на обсуждении он это говорить не собирается, но эта мысль его волнует. Тут и Трубин подхватил, что Шапошникова на активе два дня назад говорила, что надо бороться и не допускать влияния буржуазной идеологии, и вот пожалуйста, это влияние налицо. Жуков: «Это не идеология». Трубин: «Нет, идеология».

Ну, про московское Управление и говорить нечего, там просто ужас. Сапетов вроде договорился даже до того, что надо с Эфроса снять звание режиссера. Министерство культуры РСФСР тоже лютует.

Обсуждение было назначено на пятницу, но не состоялось, не было Дунаева, а в понедельник заболели Мирингоф и Прибегин. Да, что-то будет?! [44]

На этом мой «Дневник» заканчивается, но мне хотелось бы ответить на вопрос, который ставит в своей книге «Предлагаемые обстоятельства» А. Смелянский, рассказывая о переходе Эфроса на Таганку. На стр. 167 он пишет: «Мы не знаем до сих пор автора дьявольской затеи: одним ударом уничтожить двух крупнейших художников России».

Я знаю автора, вернее авторов. Первоначально «затея» не была «дьявольской», она такой обернулась. Есть поговорка: дорога в ад вымощена благими намерениями — это тот случай. Автор — Динора Гаяновна Байтерякова была в это время заместителем начальника Управления театров Министерства культуры СССР. Она очень хорошо относилась к Эфросу, можно даже сказать, что у нее с ним были дружеские отношения, и, когда Эфросу на Бронной стало совсем невмоготу, ей и пришла в голову мысль о переходе его в осиротевшую Таганку. Своей мыслью она прежде всего поделилась с покровительствовавшей Эфросу Аллой Александровной Михайловой, работавшей в отделе культуры ЦК КПСС, которая эту мысль одобрила, а также с женой Эфроса, известным театральным критиком Наталией Анатольевной Крымовой, все они были дружны еще со времен ГИТИСа. И только после этого Д. Байтерякова высказала свою мысль Георгию Александровичу Иванову, бывшему в то время заместителем Министра культуры СССР. Тот тоже одобрил. И вот здесь, хорошо зная Г. Иванова, я допускаю, что мысль превратилась в «дьявольскую затею», но все же это только предположение, доказательств у меня нет.

Любимов же, находившийся в это время за рубежом, уже в расчет не принимался, он был «отрезанный ломоть», ведь, как справедливо сам А. Смелянский пишет на стр. 150 своей книги, «…все мы жили в стране по имени Никогда».

Почему же ныне здравствующие «авторы» сами не раскрывают этой «загадки»? Думаю, потому, что это будет выглядеть как самооправдание и родит только недоверие.

Почему я об этом пишу? Потому что, как пишет в своей книге «Профессия: режиссер» А. Эфрос, «…ибо нет все же ничего лучше, чем простая нормальная правда ». Выделено Эфросом.

Много лет спустя я узнала от Львова — Анохина, что он никогда дневник не вел, а сказал публично, что ведет дневник, чтобы «припугнуть» чиновников, чтобы они думали, что все их действия, слова, поступки фиксируются. Я же мало что записывала в своем дневнике о том, что в эти годы происходило со Львовым — Анохиным, считая, что он делает это сам, и, в частности, эпопею его ухода из театра Станиславского.