Мариам Ибрагимова - Диалог с тайным советником Сталина

Кому, как не лечащему врачу, да ещё давно знакомому, живущему в провинции, излить накопившееся на душе?

Несмотря на беспартийность, независимый характер, некоторую резкость и излишнюю прямоту, отношения с больными у меня всегда складывались дружеские, порождённые искренним вниманием и заботой, невзирая на занимаемую должность больного.

И если быть откровенной до конца, я никогда не испытывала и не испытываю сегодня чувства неприязни к основной массе партийных работников, хотя среди них был какой-то процент тех, кого сегодня называют партократами и обвиняют во всех грехах, к которым большинство из них не имело никакого отношения.

А прохвосты всегда были и есть вокруг нас, в гораздо большем количестве, чем в партийном аппарате.

За долгие годы работы в гуще авангардного отряда строителей нового общества я разделяла их на три категории, соответственно периодам со значительными переменами и историческими событиями.

Первый период: годы торжества сталинщины — рядовые партийные работники суровые, немногословные, замкнутые и подчёркнуто официальные со всеми окружающими. Представители высших инстанций имели нечто сходное с кардиналами иезуитских монастырей, окружённых, вернее, охраняемых бессловесными послушниками.

Ко второй категории можно отнести партийных работников времён от Хрущёва до Горбачёва. В этот период аппарат ЦК и партийные органы разных республик укомплектовывались людьми, прошедшими фронт, начиная от генералов и кончая боевыми офицерами, многие из которых после демобилизации обучались в Высшей партийной школе или Академии общественных наук.

Эта категория партийных работников в своём большинстве была наилучшей по всем человеческим, гражданским и партийным качествам, если так можно выразиться. Возможно, что на их сознание, души и сердца как-то повлияла невиданная по своей жестокости, тяжести и лишениям Отечественная война со зверствами фашистов.

Повторяю, большинство из них были люди простые, приветливые, скромные, отзывчивые и очень внимательные к простым смертным, начиная с сотрудников аппарата ЦК и кончая сотрудниками периферийных партийных организаций.

Конечно, где-то в самых верхах, возможно, были грешники. Но их прегрешения порождала не в меру старательная обслуга — своим раболепием, угодничеством и приторной лестью, сохранившимися со времён Сталина.

О них много было сказано в начале перестройки, говорят и теперь, после развала СССР, потому что деяния стоящего высоко оказываются на виду у всех, а то большее и худшее, творимое простыми смертными, теряется в гуще, копошащейся внизу.

И, наконец, к третьей категории, или разряду партийных работников, относится масса молодых, не пришедших, а прорвавшихся к власти с первых дней начатых Горбачёвым реформ в нашем государстве.

Именно из этих молодых да ранних, бескультурных и хамоватых за короткое время сложился конгломерат партократов.

Большинство из них, невежественные дилетанты, могли позволять себе поучать учёных, требуя при этом от подчинённых специалистов стоять перед ними по стойке «смирно» и, изобразив глупое выражение лица, повторять: «Бу сделано!» Эти последние молодые перевёртыши тоже повинны в распаде мозга страны, приведшем к развалу государства, относившегося к числу великих держав.

Реформы в стране с утверждением истинных свобод и демократических начал нужно было проводить не революционным, а эволюционным путём, позволяющим количественным накоплениям постепенно перейти в новое качество, говоря языком философов-марксистов. Но это между прочим.

И ещё один уникальный штрих к биографии вождя. Долгие годы ходили слухи, что генералиссимус имел двойника, да не одного, а четверых. Коба боялся покушения! Но кто они были, в каких случаях заменяли вождя — тщательно скрывалось.

Долгие годы все разговоры оставались в области догадок и легенд. И вдруг в Москве узнаю, что реальный двойник живёт в столице, народный артист СССР, мало того — мой земляк, из высокогорного аула Дагестана Кази-Кумух. Но ни родственникам, ни жене Феликс Дадаев ни разу не обмолвился о своей тайной и очень опасной роли.

Молчал, чтобы сохранить себе и им жизнь. О его существовании знали только несколько сотрудников спецслужб.

Артист в течение длительного времени снимался в кинохронике как… двойник Сталина. Делалось это, разумеется, с ведома самого Иосифа Виссарионовича.

Готовили Дадаева несколько месяцев, часами крутили киноплёнку, заставляя повторять мимику, копировать движения, запоминать интонации голоса.

Делали фотопробы, искали точное сходство.

Обладая удивительным внешним сходством с вождём, Дадаев читал доклады, подражая его голосу, и добился-таки абсолютного сходства в поведении и имитации голоса. Специально для него одежду не шили, двойник пользовался гардеробом вождя.

Берия лично участвовал в его подготовке и однажды Феликсу Гаджиевичу поручил отыграть «отлёт» главы государства в Тегеран на встречу тройки лидеров. Организовал два рейса — один отвлекающий. Дадаев в образе Сталина в назначенное время сел в автомобиль и вместе с охраной отправился на аэродром. Всё делалось для того, чтобы привлечь внимание иностранной разведки. А настоящий Сталин уже был в Тегеране.

Сразу после войны, стоя вместо Сталина на мавзолее, Дадаев принимал парад физкультурников. А все думали, что на трибуне стоит и приветливо машет рукой настоящий вождь. Тот парад отсняли на киноплёнку, его и в наши дни часто крутят по телевизору.

Под прицелом объективов кино- и фотокамер у двойника ни разу не дрогнул ни один мускул, его не выдал ни один неверный жест, не сдали нервы.

Позже ему стали доверять более сложные задания: читать за вождя доклады и даже общаться с разными делегациями. Риск был огромный, не меньше — страх у всех причастных к этим авантюрам.

«Дрожали все, — вспоминает Феликс Дадаев, — даже на самом высоком уровне чувствовалась непривычная дрожь. Что касается меня, то я был строжайше предупреждён сотрудниками органов госбезопасности, они меня инструктировали, вели личные беседы. Все «режиссёры» нажимали на мой гражданский долг. Главное, говорили они, постараться провести первую пробную встречу с членами правительства. Я должен больше молчать, быть как бы не в настроении. Но если вдруг доведётся что-то сказать, говорить коротко и, конечно, голосом Иосифа Виссарионовича. Кого запомнил? Власика, Хрусталёва, Соловьёва…»

Когда его представили Поскрёбышеву, то удивление и лёгкое замешательство сразу выдали его состояние.