Евмен Доломан - На безымянной высоте

Располагаемся во дворе штаба бригады.

Николай Губа, который, казалось, не обращал внимания на наш разговор, поднимает на меня серые глаза:

— Мой дед Герасим — бравый казак, с германской два Георгия принес, как он говорил — «Егория», так он еще в начале войны сказал: «Мы, сынок, германца били, теперь твой черед. Не давай Русь в обиду! А мы тут без вас всё сдюжим. Только не бойся никого!»

— Думаешь правильно, а вот делаешь не всегда то, что нужно… — Байрачный посматривает на забинтованную ногу Николая Губы.

— Пусть вас это не тревожит! — нахмурился Николай. — Я же не покинул роту…

— Не об этом речь… Могли же попасть не в ногу, а в голову.

Николай молчит. Ему на выручку поспешил Орлов:

— Фрицы, как видно, охотятся только за умными головами… Так что Николаю не угрожает опасность…

— Так, выходит, моя нога ценнее твоей пустой тыквы, ведь по ней стреляли, — смеется Губа, довольный тем, что донял Орлова.

— Перестаньте чесать языками! — подхватывается с разостланной плащ-палатки Расторгуев и бросается бегом в полутемный подъезд.

Поворачиваем головы в ту сторону.

— Пусть меня холера возьмет, если это не Грищенко! — срывается с места Губа, забыв о раненой ноге. К подъезду сбежалась добрая половина роты. И каждый хотел если уж не обнять Гришу Грищенко, то хоть пожать ему руку. Не толкались только те, кто пришел в нашу роту уже в Каменец-Подольском и в Коломые, то есть после ранения Григория. Они смотрели и удивлялись, что это за персона, кого это с такой радостью встречает вся рота?

— Долго же тебя, дружище, ремонтировали! — похлопывает ладонью по широкой спине Григория Петя Чопик. — Наверное, с полгода отлеживался? Я уже и забыл, где же тебя продырявило?

— Да около домика лесника, когда мы бежали сушиться, выкупавшись в ледяной воде. Припоминаешь, танк провалился под лед.

— А, Тернопольская операция, еще в начале марта. Теперь все вспомнил. — Петя гасит улыбку. — Многовато воды с тех пор утекло, многовато…

— Я кое-что знаю, Пахуцкий иногда писал.

— Не застал ты, Гриша, своего корреспондента, — грустно качает рыжей головой Петя. — Нет ни Пахуцкого, ни Вичканова, ни Гаршина, ни Можухина, ни Червякова-старшего, да и младший тяжело ранен. Многих за это время не стало. Поредели ряды добровольцев. А три дня тому назад Сашу Марченко похоронили…

После долгого гнетущего молчания Гриша говорит:

— Мне почему-то казалось, что после урока под Бариловом все мы станем такими опытными и такими закаленными, что будем идти вплоть до Берлина без единой потери…

— Когда находишься вдали от этой круговерти, всегда кажется, что можно смерть обойти десятью дорогами… А здесь, браток, и одной не сыщешь. Куда ни ткнешься — сечет, а идти нужно… — Чопик поправляет пилотку, которая и без того сидела довольно лихо на его рыжих кудрях. Так где же тебя, дружище, ремонтировали?

В серых глазах Грищенко зажглись теплые искорки:

— О, мне, брат, посчастливилось… Я, как что-то в самом деле ценное, что-то стоящее, был направлен в стольный град Киев. Там заботились обо мне не только рядовые врачи, а даже профессора.

Чопик слушал Григория и, не в силах сдержать лукавой улыбки, сказал:

— Мы помним, Гриша, что ты и раньше умел заправлять арапа. А теперь тебе, видно, будет чем хвастать аж до конца войны, а то и дальше. Так что берегитесь, братцы, — подмигивает ребятам. Но Грищенко на это не обратил внимания. Спокойно и неторопливо стал рассказывать, как ему хорошо было в госпитале, какие там знающие врачи, какие внимательные и предусмотрительные сестры…

— А уж красивы, — добавляет, — так и словом не передать, все как на подбор.

— Наверное, какая-нибудь запала в душу, что так нахваливаешь? — интересуется Чопик.

Гриша какое-то время молчит, будто взвешивает слова Петра.

— С какой это стати станет он влюбляться, когда у него Орина есть, — подает голос Губа. — Он же сам хвастал, какая она у него толковая, какая певунья… Наверное, и в гости приезжала, когда в Киеве отлеживался?..

Григорий повернул голову к Губе. Мне показалось, что он помрачнел:

— Спасибо, Николай, за добрую память о ней, — сказал тихо, глухо, будто ему вдруг не хватило воздуха. — Нет Орины… Еще тогда, когда я рассказывал вам о ней, хвастаясь вышитым ею кисетом, оказывается, уже ее не было… Гестаповцы повесили певунью Орину как партизанку-разведчицу, повесили около церкви в первый день рождества в сорок втором году… Обо всем этом написали мне в госпиталь родители еще весной, когда освободили нашу Кировоградщину… — Грищенко проводит языком по обветренным, запеченным губам и тихо, как будто обращаясь только к Чопику, добавляет: — Может быть, потому и не влюбился ни в одну из госпитальных красавиц, что об Орине не могу забыть. Все еще болит здесь, — приложил левую руку к груди, — там как незарубцованная рапа. Тебе, Петя, надеюсь, это чувство знакомо…

Чопик вздохнул и промолчал. Даже Губа притих.

— Выходит, не только наш брат, которому на роду написано: если идет война, то должен воевать, — не только он гибнет, но и девушки, — нарушает молчание Губа.

Вернулся Байрачный из штаба батальона. Приказал лейтенанту Расторгуеву выстроить роту. Пока она строилась, Байрачный ходил в стороне, время от времени потирая ладони или же поправляя на себе гимнастерку. Видно было, что он сильно чем-то озабочен, обеспокоен.

Когда Расторгуев доложил о готовности, ротный без лишних церемоний и, как мне показалось, как-то поспешно сказал:

— Товарищи гвардейцы! От имени командования батальона и от своего выношу вам благодарность за умелые действия в боях за освобождение Львова от гитлеровских оккупантов.

Мы довольно слаженно — уже натренировались — ответили:

— Служим Советскому Союзу!

Дальше Байрачный похвалился, что значительная часть личного состава роты, те, кто отличился в бою, представлена к высоким правительственным наградам. Под конец своей короткой речи объявил:

— Приказом по батальону от сегодняшнего числа, то есть от двадцать седьмого июля, старшиной нашей роты назначается гвардии старший сержант Грищенко Григорий Афанасьевич! — И, скосив свои черные большие глаза на Гришу, который стоял на правом фланге — высокий, подтянутый, в не вылинявшей еще гимнастерке, добавил: — Приступайте к исполнению своих обязанностей!

— Есть! — откликнулся тот густым басом.

— Ну его к черту! — недовольно гудит Губа. — Был Грищенко человеком, а стал старшиной… Теперь к нему и не подступишься.

— Помолчи! — толкнул его локтем Орлов.

— Сейчас перебазируемся на юго-западную окраину города, где сосредоточивается бригада. О дальнейших действиях будет объявлено по прибытии на место сбора батальона. — Байрачный окинул взглядом шеренгу: — Имеются у кого-нибудь вопросы?