Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

– Не очень, – смущаясь, ответил Фридрих.

– А я представляю. Все несчастья мира, и болезни, и пьянство, – все они от бедности, от нашей нищенской жизни, – убежденно проговорил Молль.

«А ведь это первые настоящие революционные немецкие пролетарии, и я с ними говорю, как с единомышленниками», – подумал про себя Фридрих, но сказал другое:

– Видите ли, мы с вами стремимся к одному и тому же. Просто, мой коммунизм кажется вам пока чересчур высокопарным, зато мне ваш – чересчур приземленным. Ну, поделите вы поровну между всеми людьми на земле собственность, а дальше что? Да и как это возможно поделить, например, фабрику или паровоз? А те, которые в Африке живут, или, скажем, эскимосы? Им что достанется?

– Получается, что мы идем к коммунизму навстречу друг другу, – проговорил Молль. – Вам нужна наша практика, нам – теория.

– Именно так.

– А ведь он – наш, – сказал Бауэр, который до сих пор сидел молча. – Я сначала подумал, что за щеголя Шаппер привел, а теперь вижу – вы наш. А что в частностях не сходимся, так это даже интересно. Я бы принял вас в «Союз справедливых».

– Вы член этой тайной организации? – удивился Фридрих. – Я слышал о ней кое-что.

– Мы ее основатели здесь, в Англии. Нас пока немного, но когда-нибудь мы восторжествуем повсюду, и тогда миром станут править справедливость и братство.

Лица у всех снова стали серьезными. Они ждали ответа Фридриха.

– Боюсь, что мне пока рано, – тоже серьезно и медленно проговорил Фридрих. – Когда мы сблизимся, идя навстречу друг другу, тогда я сочту за честь стать членом вашего союза.

Через несколько дней Фридрих вернулся в Манчестер.

– Ну как ваши соотечественники? Вы повидались с ними? – спросила Мери.

– Понимаете, еще несколько дней назад я считал, что в Германии о коммунизме больше думают приват-доценты да такие, как я, бывшие вольнослушатели. А оказывается, именно пролетарии-то мечтают серьезно о коммунизме. Я узнал, Мери, настоящих людей.

Ближе к осени Фридрих поехал на неделю в Остенде. Там среди окаменевших дюн стояли стройные высокие сосны. В Остенде Фридрих познакомился с Гервегами.

Гервег недавно женился, денег у жены его, Эммы, было предостаточно, и они занимали лучшие номера. «Железный жаворонок» сшил десяток костюмов у дорогого портного, подвивал волосы у лучшего парикмахера.

– Деньги надо презирать, Фридрих, – внушал он. – Если их нет – можно довольствоваться чашкой кофе да хорошей беседой, а если они нечаянно у вас оказались – спускайте их легко, не задумываясь.

Фридрих уже год знал о делах в Германии лишь по газетам, и Гервеги пересказали ему несколько новостей.

– Вам привет от моего приятеля Маркса. Он хочет пригласить вас сотрудничать в новых ежегодниках.

– Каких ежегодниках? – удивился Фридрих. – Даже Фребель в Швейцарии и тот оказался под судом, а Вейтлинга, я слышал, держат в тюрьме. Да и вам пришлось выехать.

Они сидели в удобных широких креслах, попивали пиво, и Эмма тоже сидела вместе с ними и тоже пила пиво.

– Откуда взялись ежегодники? – нетерпеливо спрашивал Энгельс.

– Сказать ему, Эмма? – смеялся Гервег. – Ну, так и быть, скажем… Ежегодники будут издаваться в Париже – вот вам последняя новость.

– Как в Париже?

– Да так вот, и называться они будут «Немецко-французские ежегодники». Прежде каждый из нас действовал отдельно: Руге, я, Маркс. Теперь мы объединились. Представляете, какая это будет сила! Привлечем французов. Так что пишите для нас свои острые статьи, и Маркс, и Руге очень надеются на ваше сотрудничество.

– Но учтите, это будут статьи с коммунистических позиций. Я сейчас изучил труды всех крупных экономистов. Особенно в Англии они далеко ушли вперед в анализе денежных отношений. Адам Смит, Рикардо, Джемс Милль, например. Очень советую вам почитать. Жаль, что в Германии плохо знают их.

– Эмма, он советует нам читать Адама Смита! – хохотал Гервег. – Нет уж, это ты, дорогой Фридрих, читай своих буквоедов, а наше дело – высокая поэзия и борьба за нравственный мир. Верно, Эмма?

– Верно, – пробасила Эмма.

Они шли по главной улице, и навстречу им брел пьяный. Размахивая руками, он хотел сказать что-то Гервегу, но Эмма выступила вперед, заслонила мужа, положила пьяному руку на плечо, и тот осел под ее рукой, опустился на уличную скамью.

– А коммунизмом нас не испугаешь. Мы с Эммой сами выступаем за коммунизм. Сейчас многие говорят о нем. Наш русский друг Бакунин, например, лишился из-за этого даже родины и состояния.

– Почему же? – не понял Фридрих. – Тот самый, Жюль Элизар?

– Когда арестовали Вейтлинга, нашли, что они дружили в последние месяцы. Сообщили об этом русскому правительству. Правительство потребовало от Бакунина, чтобы он немедленно вернулся домой. Теперь он ездит по разным городам, скрывается.

Неделя прошла быстро. Гервеги поехали в Париж, а Фридрих вернулся в Манчестер.

Там он сразу принялся обдумывать будущие статьи.

Это случилось той же осенью 1843 года, когда Фридрих писал об успехах движения за социальное преобразование на континенте для английского журнала «Новый нравственный мир». И потом несколько раз приходило к нему это озарение, когда мысли зыбкие, мучающие неясностью, становились вдруг четкими и уверенными. И открытие, такое простое и обыденное, было уже рядом, он предчувствовал его, иногда даже видел на миг.

Да, немецкая философия на сегодняшний день опередила все учения. В последнем сборнике Руге, уже в Швейцарии, вышла новая работа Фейербаха «Предварительные тезисы к реформе философии». Это был большой шаг вперед. Философия должна расторгнуть прежний свой неравный брак с богословием и соединиться с естествознанием, писал Фейербах, уединившийся в своей деревенской жизни, чтобы глубже думать и ближе чувствовать природу.

Прежние философские системы страдали отвлеченностью, абстрагированием. Они изучали сущность природы вне самой природы, сущность человека – вне его, а сущность мышления – вне мыслительных процессов. Так или иначе, но началом философии всегда являлся бог, абсолютный дух. Фейербах призывал положить конец этим бесплотным абстракциям. Предметом истинной, «реальной» философии, вглядывающейся не в бога, а в жизнь, могут быть только природа и сам человек с его ощущениями, горестями и радостями, желаниями и мыслями. Фридрих читал статью с волнением и радостью. Он тоже думал так в последнее время. «Но удивительно, почему Фейербах, сделав один шаг, не делает следующего? – думал Фридрих. – Ведь ясно же, что живых, действующих людей можно изучать лишь в их общественных отношениях, в историческом развитии этих отношений».

Об общественных отношениях говорили французы Фурье, Сен-Симон. По следам их мыслей писали свои книги немец Вейтлинг и француз Прудон.