Валерий Воскобойников - Утренние колокола. Роман-хроника

– Низкие трусы! Подлецы! – ругался командир корпуса полковник Виллих. – Подлое трусливое правительство. «Умереть за республику!» – передразнил он. – Выпивают в швейцарском кабаке, а мы тут держи заслон.

– Посмотрите, какой спектакль! – Энгельс показал на лужок около селения.

Там офицер революционной армии и два солдата в блузах добровольцев продавали крестьянину пушку.

– Железо, оно в хозяйстве всегда пригодится, да уж больно его тут много, – рассуждал крестьянин. Он понимал, что цена орудия с каждым часом падает, а если поторговаться до вечера, то офицер отдаст пушку задаром.

– Ты что ж это делаешь, подлец! – не выдержав, закричал на молодого офицера Виллих. – А ну поворачивай лошадей и вези ее на холм. Я тебя заставлю умереть за республику.

Увидев чужого полковника, офицер слегка смутился.

– Отдан приказ об отходе всей армии. Швейцарцы предупредили: еще одно сражение и они закроют границу.

– О том, как надо было воевать, ты не задумывался, а приказ об отходе усвоил сразу! Я тебя пристрелю на месте, как собаку и мародера, если не повернешь лошадей к холму! – Виллих вытащил два пистолета.

Энгельс на всякий случай тоже вынул пистолет.

Офицер пожал плечами, приказал притихшим солдатам развернуть орудие и повез его к холму. Там он сорвал с себя серебряные эполеты, спрятал их в карман, в последний раз взглянул на орудие и вместе с солдатами погнал своих лошадей обходным путем через луг к границе.

– Вот так, Энгельс. Теперь мы с тобой единственные офицеры революционной армии на германской территории. Все остальные во главе с генералами сбежали, как крысы. И даже хороший вояка Беккер уже за границей.

Два месяца назад Энгельс и Маркс знали, что победа возможна.

Когда общегерманский парламент во Франкфурте утвердил наконец конституцию, он обратился к прусскому королю и предложил ему императорскую корону. Конечно, все – и парламент, и король – знали, что империя была пока лишь воображаемой, а корона – бутафорской. Но год назад и эту корону король принял бы с благодарностью. Теперь же он дал собранию пинок в определенное место, отказавшись от империи и короны. Даже жалкая, обстриженная со всех сторон конституция королем принята не была.

После этого в разных частях Германии начались вооруженные восстания.

Восстали Дрезден, Эльберфельд, Баден, Пфальц.

Узнав о восстании в Вуппертале, Энгельс оставил газету и бросился туда. По дороге он собрал отряд рабочих-добровольцев и верхом на коне, во главе отряда, с двумя ящиками патронов въехал в восставший город.

Город разочаровал Энгельса в первый же час. Было похоже на то, что руководители восстания сами перепугались того, что наделали горожане, и теперь не знали, как бы поспокойнее сдаться.

В комитете безопасности заседали знакомые говоруны – адвокаты, обер-прокуроры, городские советники.

Больше всего они боялись обеспокоить солидных людей города. Они вооружили бюргеров.

Рабочие же остались безоружными. Бармен на противоположной стороне Вуппера объявил себя нейтральным.

– Позабавьтесь, Энгельс! – сообщил со смехом адвокат из комитета безопасности. – Вы здесь ведаете артиллерией и оборонительными сооружениями, а ваш брат с отрядом вооруженных бюргеров охраняет вашу фабрику. Что, если вам придется бомбардировать именно ее?

– И выстрелю. – Энгельс пожал плечами. – Вы лучше объясните, почему рабочие, охраняющие баррикады, безоружны, а комитет безопасности предательски бездействует? Я же требовал вчера разоружить бюргеров и передать оружие рабочим. Мало того, бойцам нечего есть. Надо немедленно взыскать налог с богатых горожан и заплатить бойцам.

– Что вы, Энгельс! Да кто в нашем почтеннейшем комитете на это осмелится. Я вчера отдал приказ о смотре гарнизона, надо же, наконец, сосчитать, сколько у нас солдат; так этот приказ немедленно кто-то отменил.

Энгельс собрал верных людей и реквизировал оружие из соседней кроненбергской ратуши. Там стояло восемьдесят ружей, и теперь часть рабочих тоже была вооружена.

В детстве он любил останавливаться на мосту из белого камня через реку Вуппер. И когда шел домой из Эльберфельдской гимназии, то всегда стоял здесь.

С красным шарфом, перекинутым через плечо, – знаком высшего командного состава, он стоял на баррикаде, перегораживающей мост, и смотрел на окружающие высоты. «Поставить бы там пушки!» – думал он. Но пушек было лишь несколько.

Неожиданно он увидел отца. День был воскресным, и отец шел в родную нижнебарменскую церковь. Уже много лет он руководил церковной общиной.

Фридрих хотел спуститься вниз, но опоздал. Отец заметил его.

– И как тебе сейчас, Фридрих? – крикнул отец. – Ты, наверно, счастлив, Фридрих? – крикнул отец снова. – Можно ли ждать от тебя другого, если ты связался с этой компанией негодяев!

Фридрих смотрел на отца молча.

Отец еще крикнул что-то, вероятно обидное. Но его слова отнес ветер. Он махнул рукой и пошагал вдоль берега к церкви.

А Энгельса отвлекли:

– Господин Энгельс, вас там рабочий отряд спрашивает.

Это были те самые рабочие, которых он сюда привел.

– Мы хотим уходить. Тут нам нечего делать, это не восстание, а медленное предательство. Говорят, в других областях восстали по-настоящему.

– Подождите, ребята, день-два. Возможно, что-то изменится.

– А не изменится, так уйдем.

Вечером эльберфельдский поэт и бывший соученик Фридриха Адольф Шульц читал о нем стихи:

– Тухлая революция и комитет у нас тухлый! – ругался Шульц, зайдя в гостиницу к Энгельсу. – Завтра утром я ухожу в Пфальц. Со мной пять десятков бойцов. Будем пробиваться.

Ночью Энгельс обходил посты и баррикады. А утром, когда лег на час вздремнуть, к нему пришел тот же адвокат из комитета безопасности.

– Вы только не обижайтесь на меня, Энгельс. Лично я вас яростно защищал, но многие члены комитета боятся вас. Уж очень яркая вы для них фигура: знаменитый коммунист, редактор «Новой рейнской». А члены комитета коммунизма боятся больше, чем пруссаков. Одним тем, что вы вооружили рабочих, вы тут всех перепугали. Короче, комитет не будет против, если вы покинете наш город. Но на меня лично вы, Энгельс, не обижайтесь, – снова повторил адвокат.

Вместе с Энгельсом уходили из Эльберфельда многие рабочие добровольцы.