Василий Авченко - Фадеев

Еще интереснее случай Мечика.

Павел Мечик попадает в отряд по путевке эсеров-максималистов, но он — человек случайный и среди них (где Савинков — и где Мечик?), и среди партизан Левинсона. Интеллигент, увлекшийся революцией, но оказавшийся не подходящим для боевой работы.

П. Никифоров вспоминал: «В нерешительности оказалась городская интеллигенция — куда идти: к Колчаку или в сопки? Эту альтернативу интеллигенция, в силу своей мелкобуржуазной сущности, решала неодинаково. Большая часть ее шла к Колчаку, а меньшая — в сопки, к партизанам». Фадеевский Мечик — из вторых.

Сразу скажем, что оценки героев «Разгрома», принятые в советское время, следует пересмотреть. Павел Мечик — не подлец, а хрупкий городской мальчик, попавший к суровым шахтерского происхождения парням [231] При подготовке «Разгрома» к печати было снято много «грубого натурализма», в частности, вымараны множественные выражения «твою мать» и т. п. и не сумевший с ними ужиться (если грубо — «хипстер среди гопников», хотя аналогия неточна). Партизаны Мечика разочаровали: крадут друг у друга патроны, ругаются «раздраженным матом» по пустякам, дерутся в кровь из-за куска сала, издеваются над Мечиком «по всякому поводу» — над его городским пиджаком, правильной речью… Мечику дают облезлую кобылу, толком не учат с ней обращаться. Он во многом — жертва обстоятельств, и даже его финальное предательство — относительно, что четко прописано автором. Левинсон видит «что-то неправильное» в том, что Бакланов послал в передовой дозор именно Мечика, но, полуживой от усталости, тут же забывает об этом. Мечик «плохо понимал, зачем его послали вперед». Как и Морозка, он спал на ходу и не смог быстро принять правильное решение. Хотя ранее в критической ситуации не растерялся и застрелил японца — то есть не был ни трусом, ни тряпкой.

За Мечиком в советском литературоведении утвердилась репутация негодяя и предателя, позера, мечтателя, труса, лжеца, эгоиста. «Слюнтяйство Мечика выглядит отвратительно… Точно обозначенный образ социального предателя» (Озеров). Фактически имела место подмена позиции автора позицией советской критики. Дальше — больше: о Фадееве писали, что он выступал против «гнилой интеллигенции», хотя ничего подобного в «Разгроме» нет [232] Были и попытки «амнистировать» Мечика, доказать, что он — не враг революции и вообще не такой уж негодяй. Литературовед В. Боборыкин назвал его «незадачливым мечтателем», наивным и чистым, которого сами партизаны оттолкнули от себя. О том же писал Б. Беляев, которого Озеров обвинял в «примиренческом» отношении к образу Мечика. Но их голоса, как говорится, тонули в общем хоре. Интересно, что в экранизации 1958 года Мечик показан вполне терпимо. Не то в опере «Разгром» А. Николаева, где Мечик убивает (!) Морозку. . Советская критика, в своей чрезмерной схематичности отталкивавшая читателя от Фадеева, видела все черно-белым. «Своему» Морозке прощалось всё, «чужому» Мечику — ничего, хотя из текста Фадеева однозначных оценок вовсе не вытекает: и Морозка не так хорош, и Мечик не так плох [233] В 1955 году Фадеев не поддержал идею МХАТа инсценировать «Разгром»: это, мол, вещь камерная, лучше ставьте «Тихий Дон» и «Хождение по мукам» — произведения монументальные, социально-психологические. Писал завлиту театра Суркову: «Вас просто заставят „приглаживать“ и Морозку, и Варю, а приглаженные они никому не нужны». Указывал и на политический момент: в «Разгроме» враги — японцы, а теперь СССР налаживает связи с Японией, где «большой подъем рабочего движения и движения за мир». Нецелесообразно, считал Фадеев, «переносить огонь» и на белое казачество, «поскольку его давно уже не существует и поскольку среди белой эмиграции в разных странах так сильны сейчас патриотические настроения в пользу СССР». .

В «Разгроме» художник больше чем идеолог. Это касается и известных эпизодов с отравлением партизана Фролова и реквизицией свиньи у корейца. Показательно, что в 1950 году критик Зелинский обвинил Фадеева в том, что он излишне подчеркивает «темные стороны партизан» — они не интересуются политикой, не вспоминают Ленина…

Лучше не читать ни советских, ни антисоветских критиков Фадеева, а читать самого Фадеева. Да, сам он говорил, что Мечик принадлежит к «худшей разновидности интеллигенции — той ее разновидности, которая плохо поддается переделке, потому что сочетает крайний индивидуализм, ячество — с дряблой волей». Но текст «Разгрома» частично опровергает эту позднюю (и, возможно, не очень искреннюю) авторскую характеристику.

В поединке между «Разгромом» и Фадеевым (и тем более между «Разгромом» и его критиками) побеждает «Разгром». Художественная правда писателя сильнее убеждений общественного деятеля.

Откуда в романе взялся Мечик?

В 1910-е годы во Владивостокском коммерческом училище учился Михаил Мечик — старший брат отца писателя Сергея Довлатова Доната Мечика.

Дед Довлатова Исаак Моисеевич Мечик был выходцем из Крыма, участвовал в Русско-японской войне, работал на строительстве КВЖД, жил в Харбине — самом русском городе Китая. Там у него родились сыновья Михаил, Донат и Леопольд, позже семья перебралась во Владивосток.

О владивостокском периоде жизни своих родных Довлатов писал в «Наших», но воспринимать его прозу в качестве документа не стоит, хотя свое место во владивостокской мифологии она по праву заняла. Вот что Довлатов писал об Исааке Мечике: «Сначала мой дед ремонтировал часы и всякую хозяйственную утварь. Потом занимался типографским делом. Был чем-то вроде метранпажа. А через два года приобрел закусочную на Светланке…» [234] Светланская (центральная улица Владивостока) была Американской, Светланской, Ленинской, сейчас — снова Светланская. По данным приморского краеведа Нелли Мизь, Исаак Мечик во Владивостоке также служил метрдотелем в ресторане восточной кухни «Эдем» на Светланской, 41.

Из трех его сыновей наиболее известен Донат (1909–1995). Он окончил Владивостокскую театральную школу, в 1920-х выступал на эстраде. Под псевдонимом Донат Весенний печатал пародии, новеллы, стихи [235] В 1929 году главная газета Приморья «Красное знамя» напечатала стихотворение Доната Мечика «Майские песни»: Льются солнцем лучи, словно струны, Рано утром поют петухи, Ах, как хочется радость и юность Переплавить в стальные стихи… . В 1929 году вместе с братом Михаилом переехал в Ленинград. Михаил умер в блокаду, Леопольд еще в 1925 году, отправившись морем в кругосветное путешествие, остался в Бельгии. Донат в 1980 году вслед за Сергеем Довлатовым эмигрировал в США и пережил сына на пять лет.