Эрик Леннрут - Великая роль. Король Густав III, играющий самого себя

Тогда Лувиса Ульрика фатальным образом вмешалась в ход событий. Оба герцога как-то прошлой осенью насплетничали ей, что Мунк в необычное время суток выходил из апартаментов королевы и входил в них, и это означает, что он был ее любовником. У Мунка была постоянная связь с камер-фрау мадемуазель Рамстрём, родившей ему троих детей, и это легко объясняло его передвижения. Но герцоги, которые уже в 1775 году ощутили угрозу возможности для себя унаследовать престол, не преминули придать своей сплетне дурной смысл. Теперь, когда королева ждала ребенка, Лувиса Ульрика увидела свой шанс на реванш по отношению к Густаву, одновременно защищая интересы младших сыновей. Она заставила герцога Карла учинить Мунку допрос. Карл, который, по-видимому, на самом деле не верил в достоверность собственной сплетни, легко взялся выполнить это задание, вероятно, надеясь таким образом заглушить скандал, прежде чем он выйдет за пределы семейного круга. Но Мунк отправился к королю и поведал о случившемся. Карл выдал мать как зачинщика этой акции; это подтверждается дневником герцогини. Бурное столкновение Густава и Лувисы Ульрики, обоих истеричных волевых представителей семьи, состоялось 19 марта. И семейный скандал стал частью государственной политики.

Густав тяжело переживал это. Мать демонстративно выказала свое неверие в то, что ребенок его, и это более всего оскорбляло Густава, но еще свежа была память о скандале вокруг Струензе и его последствиях при датском дворе, и Густав знал, что подобные слухи могут повлечь за собой последствия в международной политике, если исходят от членов королевской семьи. Он вознамерился было сослать Лувису Ульрику в Померанию, но братья и сестра удержали его от этого. Лувиса Ульрика, со своей стороны, хотела вынести раздор на суд сословий, дабы действительно разжечь скандал. Стучись такое, всему королевскому дому был бы нанесен непоправимый урон, и Густав категорически запретил это делать. Пока же последствием кризиса стало то, что Лувисе Ульрике пришлось подписать официальное заявление, в котором она брала назад свои обвинения, а также то, что она и ее свита были совсем удалены от двора. Круг ближайших родственников распался, а традиционные приверженности сохранились. Карл держался царствующего брата, и мать считала Карла — возможно, не без основания — предателем, между тем как младшие брат и сестра, которые всегда зависели от матери, приняли ее сторону.

Среди всего этого в душе Густава явно преобладала радость ожидания ребенка и того, что он должен был появиться на свет во время продолжавшейся сессии риксдага и укрепить репутацию короля во всем народе. Когда 1 ноября родился сын, Густав написал матери радостное письмо с сообщением о рождении ребенка, «дабы Ваше Величество не известились об этом лишь от всеобщей радости». То была лазейка, делавшая возможным примирение, но не такова была Лувиса Ульрика, чтобы капитулировать перед проявлением любезности. В ответе она рассуждала о своем святом материнском достоинстве, которое всегда будет побуждать ее принимать искреннее участие в счастье Его Величества. «Я жду времени, когда пелена, застилающая Ваши глаза, спадет. И тогда Вы признаете мою правоту и станете сожалеть о суровости, с коей обошлись с Вашей матерью, которая будет любить Вас до могилы».

Вряд ли когда-либо выяснится, что, собственно, хотела этим сказать Лувиса Ульрика. Позднее она объясняла, будто лишь имела в виду, что Густав не осознает, как она желает ему добра. Но из текста письма это не следует; возможно, она только хотела в общем смысле указать на то, что всегда права, а Густав всегда ошибается. В той ситуации ответ матери произвел сильный эффект, поскольку король был убежден, что мать придерживается мнения о незаконном происхождении престолонаследника. Густав разразился таким гневом, что герцог Фредрик забился в судорогах; король запретил матери присутствовать на обряде крещения и ответил в выражениях, достойных классической французской трагедии: «Вы отравили прекраснейший день моей жизни — наслаждайтесь Вашей местью, но, во имя Господа, не подвергайте себя мести общественности. Оставайтесь дома и избавьте меня от необходимости видеть, как мой народ оскорбляет мою мать». Лувисе Ульрике пришлось вернуться с дороги ко дворцу и остаться дома. Разрыв стал непоправимым.

В письме к Кройтцу от 4 ноября Густав сообщил о «rude coup» [26] Жестоком поступке. вдовствующей королевы, но добавил, что герцог Карл удивил его своей честностью, преданностью, заботливостью и твердостью. Герцог Фредрик обнаружил свое доброе сердце и с самого рождения ребенка совершенно изменил свое поведение. «Моя семья вновь соединилась, и все оставили королеву-мать».

Риксдаг стоял крестным отцом на церемонии крещения, как того пожелал король Густав, и новорожденному дали «желаемое» имя, какого наверняка желал и отец: Густав Адольф. Снаружи фасад был сохранен незапятнанным, и ситуация в какой-то мере была выправлена.

Выправлена в какой-то мере, ибо Густав явно был глубоко потрясен семейным конфликтом. С сестрой Софией Альбертиной год спустя он вновь мог разговаривать непринужденно: в письме из Грипсхольма, датированном третьим днем Рождества 1779 года, он пишет: «Маленький паж, который марширует на всех четырех по моей комнате, хотел бы иметь возможность выразить свою благодарность за рождественские подарки, присланные ему вами, но позвольте мне за него сказать, как высоко я оценил этот знак внимания». Это, говорит Густав, доставило ему радость большую, нежели самый чудесный новогодний подарок. Признание сестрой племянника пересекло линию фронта между двумя дворами — короля и вдовствующей королевы.

Но фронт не был прорван. В оставшиеся годы жизни Лувисы Ульрики между нею и Густавом случались высказанные посредством корреспонденции несмелые любезности, но ни с той, ни с другой стороны они никогда не встречали сердечного ответа. Это было похоже на нелепый менуэт с хорошо выверенными турами и поклонами на расстоянии, но партнеры не сближались друг с другом. Объяснение тому может быть лишь таким, что оба и стремились к примирению, и опасались подвергнуться новым конфронтациям, поскольку ни один из них не терпел власти другого. Лишь в 1782 году, когда жизнь Лувисы Ульрики близилась к концу, они вновь встретились для демонстративной и преследовавшей внешний эффект сцены примирения. Но искренность обоих оставляла желать много лучшего. За несколько дней до смерти у Лувисы Ульрики был один из обычных приступов плохого настроения, и она объявила, что не желает видеть короля и «его бастарда». Все же она соблаговолила принять маленького Густава Адольфа на своем смертном одре, выжала уместную слезу и заявила по-французски, что мальчишка сгодится не на многое. Но она смогла простить Густава и принять знаки его сыновней скорби.