Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

…Время стерло зловещие ярлыки с этих имен, очистило их портреты от политической грязи [63] На Голощекине, правда, пятно осталось, но не троцкиста, а цареубийцы. . Разве так уж важно для нас, что они поддержали Троцкого, а не Сталина? Конечно, нет. Выбрав Троцкого, тем самым подписали себе смертный приговор. Впрочем, нет никаких гарантий, что если бы сделали иначе, то остались бы в живых. Сталин не любил ярких независимых людей и потому уничтожал их в первую очередь.

В заявлении на имя Молотова доведенный до отчаяния Мейерхольд писал из тюрьмы: «… надо мной повис дамоклов меч: следователь все время твердил, угрожая: „Не будешь писать (то есть — сочинять, значит?), будем бить опять, оставим нетронутыми голову и правую руку, остальное превратим в кусок бесформенного окровавленного искромсанного тела“. И я все подписывал до 16 ноября 1939 г. Я отказываюсь от своих показаний, так выбитых из меня, и умоляю Вас, главу Правительства, спасите меня, верните мне свободу. Я люблю мою Родину и отдам ей все мои силы последних годов моей жизни» (13 января 1940 г.) [64] Советская культура. 1989. 16 февраля. .

Уверен, что и Бабель слышал те же угрозы, однако в деле писателя подобные улики против следователей-садистов не сохранились. Поэтому выдвигаемая мной версия выглядит логичной: издевательствам и пыткам он предпочел систему кривых зеркал. Прежде всего искаженным получился его писательский автопортрет. В собственноручных показаниях читаем:

«В этот же период 1924–1925 гг. Воронским был дан бой по поводу моей книги „Конармия“. Думая о ней теперь, через много лет после написания, я прихожу к убеждению, что внутренней основной моей мыслью было желание показать правильность, гибкость, мудрость политики партии, сумевшей за короткий срок преобразить вольнолюбивые (но с неясно оформленным пролетарским сознанием) массы донского, кубанского, терского казачества в армию социализма, в людей, с беспредельным геройством отдававших свою жизнь за советскую страну и вписавших в боевую историю коммунизма самые яркие страницы. Из-за неверного метода мысль эта в моем изложении обратилась чуть ли не в свою противоположность. Самое главное — руководство партии борьбой — выпало, и остались более или менее красочно описанные (приправленные экзотикой и чувственностью) эффектные эпизоды, которыми всегда была богата боевая жизнь Первой Конной.

Внутренняя лживость книги (ставшая для меня ясной довольно давно) не остановила Воронского в его походе против литературных и политических установок партии. Аргументируя литературными достоинствами книги (многими признававшимися), мы стали проводниками в общество идей из арсенала троцкизма, извратили и дискредитировали боевую работу I Конной.

В этой пропаганде мы не остались без помощников. Меня всячески превозносили некоторые конники, группа бывших командиров Корпуса Червонного казачества — Примаков, Кузьмичев, Охотников, Шмидт, Зюк и др. Преуменьшая роль и значение Конной Армии, они кричали на всех перекрестках о том, что образцы кавалерийских рейдов надо искать только в истории корпуса Черв. Казачества. Группа эта всегда искала знакомств и связей в литературной среде — Виталия Примакова я встречал в 1926 году в Ленинграде у Сейфуллиной, Шмидт дружил со мной, с Катаевым, с Багрицким, со Светловым и, вероятно, еще с другими, которых не упомню.

Эти знакомства обозначали, что к агитации Воронского, в которой была хотя бы тень теоретического обоснования, примешивалось влияние людей внешне блестящих, внутренно разложенных и опустошенных, насмешливых ко всему без изъятия…»

Поразительно. Находясь в застенке, Бабель повторяет свой излюбленный тезис о том, что «Конармия» ему не нравится [65] Бабель И. Сочинения: В 2 т. М., 1990. Т. 2. С. 373. и что он хотел показать в книге запоминающиеся образы коммунистов (о чем говорил еще Фурманову). Требовательность Бабеля к себе как к художнику известна. Не приходится сомневаться и в намерениях автора относительно изображения «политработников» — хотел, но не получилось. И вот на Лубянке самокритика писателя оборачивается против него, подчиняется сквозной задаче следствия — доказать троцкистскую природу индивидуальных творческих исканий. Бабель говорит о себе как бы с чужого голоса критиков-недоброжелателей. Так правда и ложь, сомнения и самооговор сплетаются воедино.

В литературной обработке следователей поднятая Бабелем тема приобретает законченные формулировки дознания, зафиксированного в вопросах-ответах майского протокола.

« Вопрос: Вы все-таки не ответили на наш вопрос: сказалось ли влияние троцкистов на вашем литературном творчестве?

Ответ: Бесспорно, сказалось. „Конармия“ явилась для меня лишь поводом для выражения волновавших меня чувств и настроений, ничего общего с происходящим в Советском Союзе не имеющих. Отсюда подчеркнутое описание всех жестокостей и несообразностей гражданской войны, искусственное введение эротического элемента, изображение только крикливых и резких эпизодов и полное забвение роли партии в деле сколачивания из казачества, тогда еще недостаточно проникнутого пролетарским сознанием, регулярной и внушительной единицы Красной Армии, какой являлась в действительности Первая Конная.

Что касается моих „Одесских рассказов“, то они, безусловно, явились отзвуком того же желания отойти от советской действительности, противопоставить трудовым строительным будням полумифический красочный мир одесских бандитов, романтическое изображение которого невольно звало советскую молодежь к подражанию.

Та и другая книги явились непосредственным продуктом влияния, которое оказали на меня Воронский и его группа, именно поэтому мои книги были ими так восторженно встречены.

По поводу книги „Конармия“ Воронским был дан бой своим политическим и литературным противникам. Ему с моей помощью удалось на несколько лет отсрочить выяснения истинной роли и лица Первой Конной Армии.

Вопрос: Выше вы в качестве постоянных участников троцкистских сборищ на квартире у Воронского назвали ряд писателей. А как на их творчестве сказались троцкистские установки?

Ответ: Я себя ни в какой степени не отделяю от Вс. Иванова, Сейфуллиной, Леонова и Багрицкого. Всех нас объединяла приверженность к троцкистским взглядам Воронского на литературу.

С течением времени политические высказывания Воронского становились все резче, изобилуя нападками на руководителей партии и правительства. К этим его высказываниям Вс. Иванов, Пильняк, Сейфуллина и Леонов относились, если не сочувственно, то без возражений, с Воронским они не спорили и сохраняли наилучшие отношения. Литературная судьба указанных мною писателей схожа с моей.