Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

Вопрос: Что означает эта схожесть ваших литературных судеб?

Ответ: Основная мысль Воронского состояла в том, что писатель должен творить свободно, по интуиции, возможно ярче отражая в книгах ничем неограниченную свою индивидуальность. Он без критики принимал все то, что мы ему приносили, особенно, если эти вещи носили антисоветский характер.

Так, в 1926 году Воронским в журнале „Красная Новь“ была напечатана „Повесть о непогашенной луне“ Пильняка, содержавшая злостную клевету по адресу ЦК ВКП(б) в связи с обстоятельствами смерти М. В. Фрунзе.

Троцкистские установки Воронского принесли для всех его учеников и последователей очень горькие плоды, ослабили наши творческие силы, что, в свою очередь, лишило нас литературного успеха. Нам пришлось перейти в разряд писателей второго плана, и этот переход многие из нас восприняли очень болезненно.

Вопрос: Кто эти „многие“?

Ответ: Я дам характеристики каждого из участников кружка Воронского. Прежде всего последовала серия неудачных и бесцветных вещей Вс. Иванова, в том числе „Рассказы бригадира Синицына“, а одну книгу, над которой он долго работал, Иванов в припадке отчаяния сжег.

Об упадочнических настроениях Иванова мне передавал в последние годы Катаев, говоря, что тот по-прежнему мечется в поисках литературного и политического равновесия и чувствует большую неудовлетворенность своей судьбой.

Вопрос: Почему о настроениях Вс. Иванова вы знаете со слов Катаева? Разве в последние годы вы с Ивановым не встречались?

Ответ: С Вс. Ивановым я не встречаюсь с 1927 года, когда он женился на Т. В. Кашириной, с которой до этого был близок я и которая родила от меня ребенка, ныне записанного как сын Вс. Иванова.

Вопрос: А что вам известно о Сейфуллиной?

Ответ: Сейфуллина являлась активным участником троцкистской группы Воронского, была близка не только с ним, но и с троцкистами Примаковым, Зориным и Лашевичем, постоянно вращаясь в их среде.

Кроме того, на нее оказывал сильное влияние ее муж, в прошлом активный эсер Валерьян Правдухин, приглашавший в дом людей такого же толка, как и он сам. Правдухин арестован органами НКВД во второй половине 1938 года.

В неоднократных беседах со мной Сейфуллина жаловалась на то, что из-за неустойчивости и растерзанности ее мировоззрения писать ей становится все труднее. Внутренний ее разлад с современной действительностью сказался в том, что Сейфуллина в последние годы пьет запоем и совершенно выключилась из литературной жизни и работы. Во всяком случае, в области литературы Сейфуллина не видела выхода из создавшегося для нее положения».

Круг опаснейших троцкистов расширяется. Сначала Воронский и ряд видных деятелей партии, потом возникают фигуры современных писателей якобы сочувствующих троцкизму и, следовательно, в политическом отношении подозрительных. Тема «Конармии» потянула за собой новую группу оппозиционеров, на сей раз — из Красной Армии. Читатель уже знает их имена. Отважные командиры гражданской войны, немного авантюристы романтического склада, все они любили Бабеля как писателя и человека.

«Что связало меня с ним? В первую очередь — восторженное и безоговорочное их преклонение перед моими конармейскими рассказами (говорю это не для бахвальства, а в целях правдивого воссоздания обстановки того времени). Рассказы эти читались ими чуть ли не наизусть и неистово пропагандировались при всяком удобном и неудобном случае. Это не могло не нравиться мне, не могло не сблизить с этими людьми.

Привлекала меня еще сопутствующая им слава героев гражданской войны, поражавшее при первом взгляде их человеческое своеобразие, безалаберное и шумное товарищество, царившее между ними. Не всех я знал одинаково хорошо. Путну и Примакова, обратившихся ко мне с просьбой выправить их литературные опыты, встречал редко (Примакова в последний раз у Сейфуллиной в 1926 году). Бледными, незапоминающимися фигурами прошли в моей памяти Аркадий Геллер и Кузьмичев. Зюк и Дрейцер работали обычно на периферии и в Москву приезжали в отпуск; сдружился я с Шмидтом и Охотниковым, особенно с последним. Во встречах наших бывали перерывы по году и по два, но дружба продолжалась с Охотниковым до 1932 года, т. е. до отъезда моего за границу, и с Шмидтом до 36 года, до самого его ареста». (Собственноручные показания.)

Писатель платил друзьям ответной любовью и восхищением, которые прорываются даже в тюремных условиях. В каждом из названных легко обнаруживаются какие-то крупицы характера Бени Крика; иногда кажется, будто Охотников и Шмидт не столько реальные исторические лица, сколько персонажи, сошедшие со страниц «Конармии».

Об интересе Бабеля к таким людям известно. Вспоминаю рассказ А. Я. Каплера о том, как Бабель мог бесконечно слушать разные диковинные истории из уст некоего Павла Федоровича Нечиса — директора Одесской кинофабрики, в прошлом матроса с крейсера «Алмаз». Каждая история у Нечиса была законченным произведением, и Бабель это ценил высоко.

Другая колоритная фигура — Григорий Абрамович Вальдман, знаменитый в старой Одессе медвежатник [66] На воровском жаргоне — мастер по вскрытию железных сейфов и замков. по кличке «профессор». Бабель восхищался биографией Вальдмана. Дело в том, что когда началась первая мировая война, бывший вор стал Георгиевским кавалером, получил на фронте «полный бант» за отвагу. Потом — участие в гражданской войне на стороне красных. И здесь Вальдман отличился. Командуя эскадроном у Г. Котовского, заслужил три ордена боевого Красного Знамени.

Люди-легенды, выпадающие из общепринятых норм, дикие, экзотичные, бесшабашные, — это был любимый Бабелем человеческий материал. Красные командиры импонировали ему, как сказал бы поэт, «лица необщим выраженьем».

«Нас (искавших всегда „интересных людей“ и не видевших этих людей рядом с собой) они привлекали показными чертами удальства, лихости безудержного товарищества, легким отношением к вещам, о которых мы привыкли думать с уважением. Так затемнялся путь (говорю сейчас лично о себе), которым надо было идти советскому литератору, извращалась перспектива, назревал кризис духовный и кризис литературный, приведшие меня к катастрофе» (собственноручные показания).

Трагизм ситуации очевиден. Бабель сломлен и вынужден оговаривать своих «бойцовских» товарищей. Знал ли он, что они уже расстреляны? Едва ли. Но если нет, то это лишь усугубляло его душевное состояние.

Посмотрим внимательно в лица мнимых заговорщиков.