Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

Первый, кого называет Бабель в числе ближайших друзей, — Яков Осипович Охотников (1897–1937), бессарабский еврей, большевик с 1918 г., участник гражданской войны на Украине и боев на Царицынском направлении (1919 г.). Быть может, самая ёмкая характеристика Охотникова принадлежит А. С. Бубнову: «Это наш советский Борис Савинков». Людей такого типа Сталин всегда побаивался. Яков Охотников был дерзок на язык, не скрывал симпатий к оппозиции и сам примкнул в начале 30-х к так называемой «контрреволюционной троцкистской группе Смирнова И. Н., Тер-Ваганяна В. А., Преображенского Е. А. и других» [67] Известия ЦК КПСС. 1991. № 6. С. 80. . В 1932 году его сослали на Соловки. Бабель писал о нем так:

«Знакомство с Охотниковым относится к 1924 году. Он был тогда слушателем Военной Академии и открыто вел троцкистскую работу. Жил я в ту пору на улице Кропоткина в буховом переулке — почти против Академии. Охотников был у меня частым гостем. Троцкизм, казалось мне, отвечал в нем потребности оригинальничать, фрондировать, играть с огнем и не мог быть подкреплен никакой политической мыслью, т. к. политически он был безграмотен. В 1926 или 1927 году его послали в ссылку, там он подписал заявление в ЦК об отказе от троцкистских своих установок и был возвращен в Москву (не то в 29, не то в 30 году) на ответственную работу — сначала заместителем управляющего Гипромедом, и затем управляющим Гипроавиа. В этот период жил он на Мертвом переулке, я встречался с ним часто. В мелочах он остался тем же, чем был, — те же остроты о Буденном и Калинине, та же насмешливость, но именно эта свобода и непринужденность поведения после ссылки была для меня свидетельством полного подлинного в нем перелома, ненужности для него в основном прибегать к маскировке, к умолчанию. В 1932 году я уехал за границу. Охотников был тогда председателем Гипроавиа, по возвращении в Москву я узнал, что он арестован, и с тех пор никаких сведений о нем не имею.

Повторяю, что отношения мои с ним были отношениями личной дружбы. Высоко ставя меня как литератора, он не стал бы подвергать меня опасности, вводя в какую-нибудь нелегальную политическую организацию. Тут же надо сказать, что ему и в голову не приходило расценивать меня, как политическую фигуру».

В должности начальника государственного института по проектированию авиационных заводов и ангаров Охотников снискал уважение наркома тяжелой промышленности Г. К. Орджоникидзе. По свидетельству Александры Константиновны Шмидт нарком поддерживал Охотникова, считая, что за два месяца работы в Гипроавиа тот сделал столько, сколько весь трест не сделал за два года.

Последний раз Охотникова арестовали поздней осенью 1936 года, предъявив обвинение как участнику контрреволюционной троцкистско-зиновьевской террористической организации, которая якобы замышляла убийство Кирова. 7 марта 1937 года Военная коллегия приговорила Охотникова к расстрелу. На суде он признал себя виновным и подтвердил показания, данные на предварительном следствии. В обзорной справке по делу Охотникова следователь ГВП напишет в 1954 году: «О какой-либо связи с литературными работниками, в частности, с писателем Бабелем И. Э., Охотников показаний не давал, и указанный Бабель в материалах дела вообще не упоминается».

Далее Бабель продолжал:

«Другим близким мне из этой группы человеком был комдив Дмитрий Шмидт. Его троцкистское прошлое было менее определенным, чем у Охотникова. Я знал, что в 1925—26 году в Краснодаре (он командовал там кавалерийской школой начсостава) Шмидт пережил период сомнений и колебаний, знал, что партийная организация быстро его выправила. На Северном Кавказе я встречал его у б. командующего войсками СКВО Белова и у б. ПП ОГПУ Евдокимова. Шмидт занимался прямым своим делом мало, кутил, менял женщин, опускался, но, очевидно, вовремя остановился, п. ч. с 1931—32 года до меня стали доходить слухи о переменах в нем происшедших, о том, что часть, которой он командует, выдвигается на первое место. Личное свидание только убедило меня в верности этих слухов. Шмидт 35–36 годов считался способным командиром, мечтал о повышении, о более крупной работе, зажил настоящей и дружной семейной жизнью. Сообщения в газетах о его террористической деятельности явилось для меня и для многих из знавших его неожиданностью. Шмидт немного писал, показывал мне свои сценарии и рассказы (писание которых я советовал ему прекратить), имел много близких друзей среди литераторов — дружил с Багрицким, с Катаевым, со Светловым, останавливался у них во время своих приездов. О троцкизме своем вспоминал с некоторым презрением к самому себе, как о вещи, помешавшей ему занять положение, которого он заслуживал, и обнаруживал в последние годы несколько даже отталкивавший карьеризм. Уловка эта давала ему полную возможность казаться в наших глазах (я говорю о себе, о Багрицком, о Катаеве) образцовым и преданным командиром Красной Армии».

К портрету Дмитрия Аркадьевича Шмидта (настоящая фамилия — Гутман, 1895–1937) можно многое добавить. Биография прославленного комбрига достойна пера историка и кисти художника. Родился он в Прилуках — уездном городке Полтавской губернии в семье конторщика страхового агентства. Мать работала набойщицей папирос на махорочной фабрике. Мальчишкой Шмидт освоил профессию слесаря, потом киномеханика. В годы первой мировой войны юноша вступил в партию большевиков и получил партийную кличку «Шмидт» — в честь знаменитого лейтенанта русского флота, поднявшего восстание на крейсере «Очаков». Далее — первый арест, тюрьма в Николаеве, действующая армия и полицейский надзор вплоть до февраля 1917 года [68] Щусь О. Д. А. Шмидт // Украинский исторический журнал. Киев. 1965. № 11. . Прапорщик Шмидт принимает участие в революции сначала как пропагандист большевистской фракции в дивизиях Юго-Западного фронта, а чуть позже борется за установление советской власти на Украине: командует 5-м советским полком. Вместе с Я. Охотниковым Шмидт храбро воюет против Врангеля под Царицыном, получает второй по счету орден боевого Красного Знамени. С 1921 по 1924 год стоит во главе 2-й Червонной дивизии. Бабель посвятил ему в «Конармии» один из лучших рассказов — «Жизнеописание Павличенки, Матвея Родионыча» [69] Эдуард Багрицкий посвятил Шмидту либретто оперы «Дума про Опанаса». .

Шмидт гордился дружбой с талантливым писателем. Много часов провели они в шумных застольях или наедине за чаем, причем, как вспоминала жена Шмидта, «Д. А. пил чай почти холодный, а И. Э. кипяток, но недоразумений у них не возникало». Если Бабель приезжал на Украину, Шмидт приглашал его на охоту либо на рыбалку; в случае необходимости помогал Бабелю уединиться для творческой работы.