Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

1928 год: «Тема моих вещей — революция, взаимоотношения людей в революции, я и революция. Эта тема обширна и захватывающа. О других темах не думаю. Считаю себя писателем, созданным Октябрьской революцией. Мне трудно до конца преодолеть в себе интеллигента, уничтожить следы „эстетствовавшей“ среды, где я воспитывался. Этому преодолению посвящу всю дальнейшую свою литературную работу» [100] Читатель и писатель. 1928. № 44–45, 7 ноября. .

1929 год: «У меня нет прошлого. Вместо прошлого революция дала мне ум. От меня ушли мелкие чувства, я стал абсолютно самостоятельным… Революция вернет мне молодость» [101] Олеша Ю. Избранное. 1974. С. 233. .

1930 год: «Мы, писатели-интеллигенты, должны писать о самих себе, должны разоблачать самих себя, свою „интеллигентность“. Нам, тридцатилетним, порою трудно посмотреть в лицо новому миру, и мы должны выработать в себе уменье расставаться с „высокой“ постановкой вопроса о своей личности. <���…> Взгляд мой на положение интеллигенции крайне мрачен. Надо раз навсегда сказать следующее: пролетариату совершенно не нужно то, что мы называем интеллигентностью. Интеллигентностью в смысле достигания высот вкуса, понимания искусства, оттенков мыслей, недомолвок, душевных переживаний с равными себе. Ничего общего нет у пролетариата с так называемой нашей тонкостью. Это все — барское» [102] Олеша Ю. Тема интеллигента // Стройка. 1930. № 3. .

1932 год: «Я хочу перестроиться. Конечно, мне очень противно, чрезвычайно противно быть интеллигентом. Вы не поверите, быть может, до чего это противно. Это — слабость, от которой я хочу отказаться. Я хочу отказаться от всего, что во мне есть, и прежде всего от этой слабости. Я хочу свежей артериальной крови, и я ее найду. У меня поседели волосы рано, потому что я был слабым. И я мечтаю страстно, до воя, до слез мечтаю о силе, которая должна быть в художнике восходящего класса, каковым я хочу быть» [103] Олеша Ю. Пьесы. Статьи о театре и драматургии. М., 1978. С. 268. .

1934 год: «Я лично поставил себе задачей писать о молодых. Я буду писать пьесы и повести, еде действующие лица будут решать задачи морального характера. Где-то живет во мне убеждение, что коммунизм есть не только экономическая, но и нравственная система, и первыми воплотителями этой стороны коммунизма будут молодые люди и молодые девушки» [104] Там же. С. 330. .

Все, о чем говорил Олеша, было для него, к счастью, невыполнимо. Все обещания оказались невыполненными. Проще всего считать эти заклинания лукавством конформиста. В сущности, так примерно и писали об Олеше после премьеры «Заговора чувств» в Вахтанговском театре. А. В. Луначарский заметил, что пьеса приобрела в сравнении с романом «характер некоторого славословия коммунистического начала жизни» [105] Луначарский А. В. Собр. соч. М., 1964. Т. 3. С. 419. . Исповедальная интонация автора многим была абсолютна чужда, тема интеллигента не казалась значительной. В журнале «Стройка» Олеше отвечали так: «…в том-то и заключается беда таких писателей, как Олеша, что они чересчур внимательно смотрят на свой голый пуп и чересчур старательно себя „разоблачают“» [106] Штейнман З. Москва, Олеше… // Стройка. 1930. № 4. . Спустя пять лет М. Горький уже сердито ворчал на писательском пленуме: «Все еще героем большинства произведений драматургических и романов продолжает служить интеллигент, который хочет признать советскую власть, некоторым из них это еще с трудом удается, некоторым — не удается. Все это в высшей степени скучно — писано об этом сто раз» [107] Второй пленум правления Союза советских писателей СССР. Март 1935. Стенографический отчет. М., 1935. С. 3. .

Разумеется, Олеша обладал определенной способностью приспосабливать написанное к требованиям идеологической конъюнктуры. И тем не менее искренность писателя, сложность занимаемой им позиции в теме «интеллигент и советская власть» не подлежит сомнению. «Это все в душе у меня: борьба двух миров. И не с вами это я спорю, а спорю сама с собой, — признается Гончарова в пьесе „Список благодеяний“. — Веду сама с собой мучительный долгий спор, от которого сохнет мозг». Беря проблему, Олеша находил в ней болевые точки.

Известный театральный критик Б. Алперс, имея в виду советских писателей «остроконфликтной эпохи», сделал весьма точное обобщение: «В основе их творчества обычно лежал в ту пору спор, переходящий в драматический поединок, который разыгрывался в их сознании. Иногда это был спор со своей эпохой, как это случилось с Олешей, спор лирический, похожий на жалобу и все же настойчивый и незатухающий. Но чаще всего это был спор художника с самим собой, во имя Революции (обязательно с большой буквы) и от ее имени» [108] Алперс Б. Театральные очерки. М., 1977. Т. 1. С. 254. .

Итак, образ рефлектирующего интеллигента, склонного к жалобам, для Горького скучен, а для критика Кирпотина смешон [109] Кирпотин В. Проза, драматургия и театр. Статьи. М., 1935. С. 164. . Любые сомнения воспринимаются исключительно как факт биографии художника, ибо революция всегда права. Советская мифология крепла день ото дня.

Что касается «Списка благодеяний», то в разное время Олеша отзывался о нем по-разному. Едва закончив работу, он телеграфировал Мейерхольду: «Я думаю, что я написал плохую пьесу» [110] Мейерхольд В. Э. Переписка. 1896–1939. М., 1976. С. 309. . В 1934 году точка зрения автора остается прежней: «Я считаю, что пьеса… не удалась мне» [111] Олеша Ю. Пьесы. Статьи о театре и драматургии. М., 1978. С. 313. . На склоне лет писатель думал иначе: «…замечательное произведение! Ведь это писал тридцатидвухлетний человек — это во-первых, а во-вторых, это писалось в советской стране, среди совершенно новых, еще трудно постигаемых отношений» [112] Олеша Ю. Избранное. М., 1974. С. 450. . Ранние отзывы сделаны под давлением обстоятельств, последний — после смерти Сталина, и, значит, имеет приоритет подлинности.

Со дня смерти Олеши утекло много воды, и мы теперь можем спокойно и трезво отнестись к наличию обоих списков в тетрадке Гончаровой. А в 1931 году, когда пьесу поставил Мейерхольд, сам вопрос о втором списке был, мягко говоря, рискованным. Затем надолго стала невозможной вся пьеса в целом, ни на сцене, ни в книге, — вплоть до конца шестидесятых, что, конечно, не случайно. «В этой пьесе были отлично выписанный образ белого эмигранта Кизеветтера и несколько блестящих, с острым подтекстом, диалогов», — вот все, что смог написать о ней в 1965 году Лев Никулин [113] Воспоминания о Юрии Олеше. М., 1975. С. 70. . Откроем IV сцену, где Леля Гончарова пикируется с редактором эмигрантской газеты Татаровым.