Сергей Поварцов - Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля

Террористических разговоров с Ежовой у него никогда не было, а о подготовке теракта Беталом Калмыковым в Нальчике против Сталина он слышал в Союзе Советских писателей. О подготовке Косаревым убийства Сталина и Ворошилова — эта версия им придумана просто. Ежова работала в редакции „СССР на стройке“, и он был с ней знаком.

Оглашаются выдержки из показаний подсудимого в части подготовки терактов против руководителей партии и правительства со стороны Косарева и подготовке им тергруппы из Коновалова и Файрович.

Подсудимый ответил, что это все он категорически отрицает. На квартире Ежовой он бывал, где встречался с Гликиной, Урицким и некоторыми другими лицами, но никогда а/с разговоров не было.

Больше дополнить судебное следствие ничем не имеет.

Председательствующий объявил судебное следствие законченным и предоставил подсудимому последнее слово.

В своем последнем слове подсудимый Бабель заявил, что в 1916 г. он попал к М. Горькому, когда он написал свое произведение. Затем был участником гражданской войны. В 1921 г. снова начал свою писательскую деятельность. Последнее время он усиленно работал над одним произведением, которое им было закончено в черновом виде к концу 1938 г.

Он не признает себя виновным, т. к. шпионом он не был. Никогда ни одного действия он не допускал против Советского Союза и в своих показаниях он возвел на себя поклеп. Просит дать ему возможность закончить его последнее литературное произведение.

Суд удалился на совещание. По возвращении с совещания председательствующий огласил приговор.

Председательствующий В. Ульрих

Секретарь Н. Козлов .»

Толстяк Ульрих читал торопливо, точно заведенный автомат. Старался не смотреть на подсудимого. Бабель снял очки, — и члены Военной Коллегии слились в одно сплошное серое пятно.

«Признавая виновным Бабеля в совершении им преступлений, предусмотренных ст. ст. 58-1а, 8 и 11 УК РСФСР, Военная коллегия Верхсуда СССР, руководствуясь ст. ст. 319 и 320 УПК РСФСР,

ПРИГОВОРИЛА:

Бабеля Исаака Эммануиловича подвергнуть высшей мере уголовного наказания — расстрелу с конфискацией всего лично ему принадлежащего имущества. Приговор окончательный и на основании постановления ЦИК СССР от 1/XII—34 г. в исполнение приводится немедленно».

Не могу сказать определенно, где, в каком месте проходило судебное заседание. Может быть, в одной из специальных комнат Бутырской тюрьмы. Или в главном здании Верховного суда на ул. Воровского? Нет, едва ли… Мне показывали также и один старинный дом в центре Москвы, неподалеку от памятника Ивану Федорову: там будто бы Ульрих вершил свои судебные расправы. Рано или поздно все тайное станет явным.

Август 1993 года. Москва, Кузнецкий мост. Я сижу в маленькой комнате приемной ФСБ. За большим столом неизвестные мне люди знакомятся с делами репрессированных, делают выписки. В переднем углу, у двери, железный сейф, куда дежурный офицер убирает документы. Меняются времена! Еще совсем недавно такая научно-исследовательская архивная идиллия была утопией. Но теперь разрешено. И это факт колоссального нравственного воздействия, он означает, что государство признало за собой тяжесть былых преступлений.

Александр Яковлевич Николаев кладет передо мной объемистый том аккуратно подшитых документов. В нужном месте закладки — для меня. Остальное смотреть не рекомендуется. Как-никак, — святая святых, строгий бухгалтерский учет жертвам террора. Смотрю на девятнадцатый том из частично рассекреченного Седьмого фонда с трепетом. Грандиозный мартиролог, в котором собраны последние сведения о казненных. Виталий Шенталинский считает, что общее количество таких томов равно двумстам. Но кроме архивистов ФСК никто в точности не знает подлинной цифры. Двести? Триста? Пятьсот? Когда-нибудь узнаем…

Открываю 92-й лист. На казенном бланке Военной Коллегии Верховного суда Союза ССР за № 0022157 от 26 января 1940 года четкий машинописный текст синего цвета.

«СОВЕРШЕННО СЕКРЕТНО

ОТП. 2 ЭКЗ.

КОМЕНДАНТУ НКВД СССР

Немедленно приведите в исполнение приговоры Военной Коллегии Верховного суда Союза ССР от 26 января 1940 года в отношении нижеследующих осужденных к высшей мере уголовного наказания — расстрелу:

1. Абакумова Николая Александровича, 1898 г. р.

2. Бабеля Исаака Эммануиловича, 1894 г. р.

3. Введенского Андрея Васильевича, 1907 г. р.

4. Евдокимовой Марины Карловны, 1895 г. р.

5. Евдокимова Юрия Ефимовича, 1920 г. р.

6. Захарченко Федора Демьяновича, 1904 г. р.»

Смертельная духота и тяжесть сдавили грудь. Времени в обрез. До закрытия «архивной» комнаты остается пятнадцать минут. Лихорадочно переписываю весь столбец с фамилиями казненных:

«7. Кабаева Ивана Леонтьевича, 1898 г. р.

8. Никанорова Александра Филипповича, 1894 г. р.

9. Осинина-Винницкого Григория Марковича, 1899 г. р.

10. Рыжевой Серафимы Александровны, 1898 г. р.

11. Стрелкова Александра Яковлевича, 1913 г. р.

12. Стрелкова Якова Ивановича, 1879 г. р.

13. Стрельцова Ивана Тимофеевича, 1894 г. р.

14. Холодцова Ивана Яковлевича, 1896 г. р.

15. Шаймарданова Шагея Шагеевича, 1890 г. р.

16. Шалавина Федора Ивановича, 1902 г. р.

17. Шашкина Ивана Ивановича, 1903 г. р.

Всего семнадцать осужденных

Ульрих ».

На обороте листа лаконичный текст о приведении приговора в исполнение.

«АКТ

Приговор Военной Коллегии Верхсуда над осужденными к расстрелу 17-ю (семнадцать) поименованными на обороте настоящего документа приведен в исполнение 27 января 1940 года в 01 ч 30 м».

Всматриваюсь в подписи под актом, но тут Николаев, сидящий рядом, протягивает руку и закрывает ладонью нижнюю часть листа. На мою недоуменную реплику отвечает, что имена исполнителей оглашать все-таки не положено; могут узнать их дети, родственники, а они-то ни при чем. Наш диалог короткий:

— А убивать невиновных — это как?

— Что же вы хотите… Они были люди военные. Приказ есть приказ. Если бы отказались выполнять, тогда бы расстреляли их самих.

Но я уже успел запомнить фамилии. Бабеля убивали:

Главный Военный прокурор РККА А. Фетисов

Пом. нач. 1 спецчасти НКВД А. Калинин

Комендант НКВД В. Блохин.

О месте расстрела пока тоже ничего неизвестно, хотя, в сущности, это не так уж важно, — какой-нибудь из ведомственных московских подвалов… А уводили на расстрел из Лефортовской тюрьмы.

В томе 19, рядом с актом о расстреле, подшиты еще какие-то бумажки с фамилиями расстрелянных. На каждого отдельная бумажка. Порядок идеальный. Когда вели на расстрел, Фетисов сверял личность с данными на листке.